Катерина Райдер - Кровь и молоко

– Но всё же шло хорошо! Почему они изменили решение? – задумчиво нахмурилась Амелия, отводя взгляд в сторону, цепляясь им за первое, что придётся.

– Я могу ошибаться, мисс, но возможно, в этом деликатном деле замешан судья Байрон. Мистер Уитмор обмолвился о его сегодняшнем визите, – почти шепотом пролепетала Лиззи.

Глаза Амелии вспыхнули ядовитым пламенем, плечи вздрогнули, спина стала неестественно прямой. Пальцы сжались в кулаки, зубы заскрипели, лицо сначала побледнело, но вскоре налилось сочным румянцем. Буря уничижительных чувств, гневных, отравляющих, захлестнула изнутри, разрывая благородную сущность молодой женщины на сотни лоскутных лент, которые в её писательском воображении тут же устремись к судье, настигли его и безжалостно обвили дряхлое тело, пережимая дыхательные пути, заставляя подонка страдать! Говард чувствовала почти физическое возбуждение, представляя, как жалкий старик корчится в муках. Ненавидела! Как же Амелия его ненавидела!

– Что же мне теперь делать, сестра? Что же нам делать?.. – продолжала причитать Мэри, в то время как старшая Говард из последних сил сдерживала приступ ярости, дабы не разнести всю гостиную в щепки.

Прикрыв трепещущие от злости веки, Амелия шумно выдохнула. Затем горделиво вздёрнула подбородок и пугающе холодно произнесла:

– Готовиться к свадьбе… или к похоронам…

Ох, знала бы мисс Говард, что её слова в скором времени станут пророческими.

На следующее утро, как и обещал, Джозеф приехал за рукописью к Амелии. Она встретила его холодно. Мысли леди всю ночь вращались вокруг расстроенной помолвки младшей сестры. Фостер не стал утомлять любовницу вопросами, посчитав, что если она пожелает, расскажет всё сама. Но позже всё же уточнил у Лиззи, не случилось ли чего. Служанка, как на духу, выложила и о визите мистера Уитмора, и о разбитом сердце Мэри. Решив более не терять ни минуты, журналист попросил передать Амелии, что через два дня будет ждать её «где обычно», и спешно уехал. Ему предстояло меньше чем за сутки переписать внушительных размеров роман, а с утра явиться в бодром расположении духа на встречу с издателем.

Амелия за это время успела нанести визит Чарльзу. Миссис Уитмор была несказанно рада видеть Говард, но с прискорбием сообщила, что никак не может повлиять на ситуацию – решение принял её супруг после встречи с судьёй Байроном. О чём именно мужчины говорили, женщина была не в курсе.

Уже покидая их дом, Амелия столкнулась с самим женихом. Молодой человек был подавлен не меньше, чем Мэри. Леди даже почувствовала жалость к юному джентльмену. Его чувства по отношению к младшей сестре мисс Говард были искренними и взаимными. Этот брак наверняка сделал бы счастливыми их обоих, что в нынешние времена случалось нечасто.

– Мисс Говард, – сжав руку Амелии на прощание, Уитмор заглянул ей в глаза, пытаясь увидеть в них надежду. – Будьте любезны, передайте мисс Мэри, что если мои родители не изменят своего решения, я клянусь, что никогда не женюсь, ведь моё сердце… моё сердце…

– Милый Чарльз, – участливо похлопав молодого человека по тыльной стороне ладони, мягко улыбнулась Говард. – Не спешите отчаиваться. Уверена, в скором времени всё образуется. А Мэри я обязательно передам ваши тёплые пожелания. Уверяю, она скучает по вам не меньше.

– Она что-нибудь говорила обо мне? – взволнованно спросил юноша.

– Ох, она говорит о вас постоянно. Не волнуйтесь, моя сестра любит вас и передала письмо.

С облегчением выдохнув, забирая конверт из женских рук, Чарльз помог леди сесть в экипаж и быстрым шагом устремился к дому, прижимая заветное послание к груди.

Всю дорогу до родового поместья Амелия размышляла над сущностью чувств, превращающих разумных господ в Чарльза Уитмора. Некогда славившийся рассудительностью юноша теперь походил на бездомного щенка, который отдал бы всё за сахарную кость – возможность обладать предметом своего обожания, в данном случае Мэри Говард.

– Ах, эта коварная любовь… – в голос произнесла Амелия с досадливой усмешкой.

Отчего-то перед глазами тотчас возник образ американца. Его проникновенный взгляд, будораживший сознание. Очаровательная улыбка, вызывающая приятный трепет в районе солнечного сплетения. Глубокий, низкий голос, который хотелось слушать и слушать. Их чаепитие оставило в душе леди приятные воспоминания. Если быть до конца откровенной, Амелия пару раз ловила себя на мысли, что не окажись она в столь щекотливом положении, останься по-прежнему беззаботной барышней, какой была до смерти матери, непременно бы влюбилась в этого мужчину без памяти.

Озадаченно нахмурившись, Говард покачала головой. Неужели Томас Рэнделл действительно столь сильно запал ей в душу? Смог вытащить на поверхность нечто чувственное, что всё это время томилось под тяжестью циничности и надменности?

– Хм, может быть… – задумчиво прошептала девушка и неосознанно коснулась собственных губ. – Но влюбиться в него было бы верхом глупости!

По мнению Амелии, той Амелии, что вынуждена была бороться за выживание ежечасно, доказывая миру свою независимость, чувства, которые нельзя утолить плотью, выходящие за рамки банальной симпатии и примитивной страсти, лишь мешали. Стоило посмотреть на Уитмора, Мэри и даже Фостера! В особенности последний. Джентльмен был готов рискнуть всем! Карьерой, положением в обществе, уважением коллег, лишь бы оставить право единоличного владения Говард за собой! Безусловно, им двигали и чувства. Но Амелия также считала, что в деле «за её честь» были замешаны эгоизм и собственнические мотивы. Сама же леди не имела права поддаваться слабости. Душевные терзания были совершенно некстати.

В назначенный день мисс Говард отправилась в Лондон. С самого утра её терзало небывалое волнение, и не только из-за того, что сегодня, возможно, решится её судьба. Амелия увлеклась сочинительством, будучи совсем юной девушкой. Сначала писала небольшие зарисовки и сонеты, затем рассказы. А свой первый роман закончила в двадцать лет, за полгода до того, как её мать покинула бренный мир. Спустя год леди его сожгла, понимая, что отныне времени на писательство не будет, а её прямые обязанности теперь – воспитывать Мэри, вытащить из долговой ямы отца, вернуть своей семье доброе имя. Позже, к двадцати пяти, Амелия вернулась к литературе, но лишь оттого, что отчаянно искала возможность заработать. Но, как и любой творец, она ревностно и очень критично относилась к плоду своих трудов. Оттого и не позволяла Фостеру показывать рукописи кому бы то ни было, считая, что они всё ещё нуждаются в доработке, пусть журналист и убеждал её в обратном. Должно быть, истинной причиной промедлений было вовсе не стремление добиться совершенства, а желание оставить при себе надежду, маленький шанс на то, что в случае особых трудностей именно книги спасут положение, однажды даруя ту самую независимость, о которой леди так грезила. И пока ледяное сердце Амелии согревала эта иллюзия, она могла вынести что угодно.