Валерия Вербинина - Сухарева башня

«А Стрелка он все-таки ненавидит, – думал он, вспоминая, какое лицо стало у Авилова, когда он говорил, что за Ларионом числится должок. – Это точно. Может быть, что-нибудь у нас и получится… Черт возьми, как есть хочется! Замотался я совсем и поужинать забыл… Постучусь-ка я к Зинке, авось сжалится и даст чего-нибудь пожевать. Интересно, кто же все-таки зарезал подручного Ярцева?»

Опалину не повезло. Зинку он у себя не застал, зато другой сосед зазвал его на празднование свадьбы этажом ниже. Иван отнекивался, уверял, что ему неудобно, а когда опомнился, уже сидел среди других гостей за столом со стаканом в руке (праздновали по-простому, без рюмок) и громче всех кричал «горько». Принятый на голодный желудок алкоголь оказал потрясающее действие: Опалин вдруг понял, что мир прекрасен, как и все люди без исключения. Потом он порывался петь, потом горячо доказывал кому-то, что работа угрозыска самая важная на свете, а потом…

Наутро он проснулся у себя в комнате от дикой головной боли. Лежать ему было неудобно, он заворочался и вскоре обнаружил, что его уложили на неразобранную кровать поверх покрывала, и вдобавок ногами в сапогах на подушку. Бормоча разные слова, которым тут не место, Опалин кое-как принял сидячее положение. В голове трещали, кувыркались, взрывались и лопались фейерверки, как на праздновании дня революции, и вдобавок кто-то очень упорный безостановочно бил в барабан – точно в такт ударам сердца.

– О-хо-хо, – проныл кто-то поблизости. Иван вслушался в незнакомый голос и с изумлением понял, что говорил он сам.

– Как же так… – простонал он.

Тут память услужливо подсунула ему картинку, как он пьет с женихом самогон, потом вино, потом водку. Иван сжал руками голову и закрыл глаза. Пива, кажется, не было. Или было?

– Какое сви… – начал он.

Но слово «свинство» осталось неоконченным. Он вспомнил, что в пальто у него осталось оружие, что у беспомощных агентов угрозыска его частенько уводят, и потом можно нарваться на такие неприятности, что мало не покажется. Опалин встал с кровати, качнулся к вешалке, на которой висело пальто, и чуть не свалился. Кое-как, цепляясь за мебель, он добрался до двери и ощупал карманы пальто. Браунинг был на месте, равно как и граната. Иван так обрадовался, что даже голова у него стала меньше болеть – правда, самую чуточку.

– Больше никогда… – пробормотал он.

Но какой смысл имело давать обещания в его нынешнем жалком положении? Кое-как он добрался до ближайшего стула, сел и закрыл глаза.

Труп в подворотне. Авилов. Надя. Он же обещал Наде сходить с ней в кино! Уже сегодня! Но куда он пойдет в таком виде?

«Нет, это вечером… – вяло думал Опалин. Мысли ворочались в голове, как большие камни, с трудом. – До вечера я… успею. При-ве-ду… в порядок. Себя, – усилием воли он дожал мысль до конца. – Хорош! Надрался… Было бы… из-за чего. Вот Авилов… Он, небось, человек культытный. Куль-тур-ный, – поправил себя Иван. – Небось, даже самогону не пьет… А пьет он, наверное… – Опалин задумался, – будель… дубель… доппелькюммель, вот! – он и сам хорошенько не знал, что это за доппелькюммель такой и откуда он взялся, но слово было изломанное, заковыристое и очень шло игроку. – И не нади… нади… надирается…»

Он посидел на стуле, страдая, потом открыл глаза и стал вставать. Кое-как ему удалось принять стоячее положение, и он пополз к двери – опухший, взлохмаченный, с набрякшими веками, несчастный.

Расстояния, как известно, меняются в зависимости от нашего самочувствия. Даже по длинному коридору здоровому человеку идти до ванной комнаты сущие пустяки. Совсем другое дело, когда ты разваливаешься на глазах, несмотря на свои неполные 20 лет. Кое-как протиснувшись в дверь, Опалин сделал шаг – и уткнулся в Карпа Логинова, который, надев очки, сидел на табурете и изучал утреннюю газету.

– Привет, – сказал Логинов, складывая газету.

– Здорово, – машинально выдохнул Опалин и пошел дальше, но врезался в Валю Назарова.

– Я же говорил, это не он, – объявил Валя, подхватывая Ивана, когда тот от толчка опасно накренился и, казалось, был готов упасть на пол.

– Чиво? – болезненно прогундосил Иван, оборачиваясь к своим коллегам, и тут молния прострелила его голову от виска до виска, после чего отрикошетила внутрь черепа и взорвалась где-то в мозгу. Он тихо взвыл и схватился за голову.

– Пьешь ты, Ваня, несерьезно, – поучительно заметил Логинов, пряча очки. – Не по разряду пьешь! Тебе умеренней надо быть, аккуратней, а ты нализался, как настоящий начальник…

Он намекал на то, что советские служащие делились на разряды, но Опалин был не в том состоянии, чтобы примечать нюансы шуток.

– Я не пил, – гордо объявил он, привалившись к стене. – Вы чего…

Валя Назаров, не выдержав, начал хохотать.

– Ваня, да ты на себя посмотри…

– Ч-чиво мне на себя смотреть… – тут он с опозданием сообразил, что коллеги почему-то находятся в коридоре его квартиры, и изумленно распахнул глаза. – А чего вы тут?

– Да так, – ответил Петрович, убрав в карман сложенную газету и подойдя к Опалину. – Вчера ты наведался в чайную-столовую гражданина Кутепова, а вскоре около твоего дома нашли убитым Якова Матвеевича Пошивайло, там служившего. А сегодня в пятом часу утра нашли труп гражданина Ярцева, с которым ты вчера говорил.

– Ярцева убили? – тупо переспросил Опалин.

– Представь себе. Правда, на теле Ярцева нашли карточку Стрелка, но мало ли? Вдруг ее подбросили для отвода глаз?

Говоря, Логинов не отрывал взгляда от лица Ивана.

– Я их не убивал, – пробормотал Опалин.

– Ярцева-то нет – мы знаем, что ты пьян был и на виду, когда его застрелили. А вот Пошивайло…

– Да не трогал я его! – обозлился Иван.

Он заметил, что Назаров до сих пор придерживает его, чтобы он не упал, и с раздражением оттолкнул его руку.

– Гранатой угрожал? – вкрадчиво поинтересовался Петрович.

– Я не угрожал, – мрачно ответил Опалин. – Я просто ее достал… – Логинову пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не улыбнуться, когда он услышал эту фразу и обиженный, чисто детский тон, каким она была сказана. – Они меня убить хотели. Или, может, до полусмерти избить – не знаю…

– Кутепов жалобу на тебя принес. Что ты был пьян, угрожал им и вел себя вызывающе.

– Я вечером напился, в нерабочее время, – огрызнулся Опалин. – Имею право… А в трактире – да если бы я был пьян, я бы от них не ушел.

Речь его сделалась тверже, к нему возвращалась ясность мысли. Злость преобразила его и заставила встряхнуться. Он глубоко презирал себя за то, что товарищи застали его в таком виде, но никакая сила на свете не заставила бы его каяться.