Ольга Погодина-Кузмина - Уран. Роман-реконструкция

В воскресенье Таисия поехала в Таллин и купила на толкучке отрез немецкого крепдешина и лаковые туфли-лодочки. На сдачу взяла у перекупщицы початый тюбик губной помады и черную тушь для ресниц.

Увидав ее впервые с подкрашенными губами, Зинаида хмыкнула:

— Помятай, девкя, не в том углу сидишь, не те песни поешь.

— Уж не вам бы про углы-то, тетя Зина, — отрезала Таисия. — Сектантство развели, еще меня с вами притянут.

Квашня помолчала, помешивая в баке белье. Свернула цигарку из вонючего местного табака-самосада, глянула в окошко.

— Да, праздничек — черно-черно, инда синё…

С моря и правда надвигалась грозовая туча.

События государственной значимости катились как с горы, отвлекали от дел ленинградское начальство. А следователь Аус рад был задержаться в эстонском городке. Заручившись письмом от школьного товарища, прокурора республики, он второй раз продлевал свою командировку. Расследование пока не давало результатов, но Юри постепенно сужал круг подозреваемых, изучал людей и текущую обстановку. Он чувствовал, что загадочные убийства на Комбинате могут иметь весьма значимые политические причины.

Жил майор в доме начальника местного отдела милиции. Из вежливости отказывался, но Лозовой настоял на своем. Поставили раскладушку на просторной веранде, снабдили гостя всем необходимым.

Щитовой домик еще дореволюционной постройки, чудом уцелевший при обстрелах, стоял неподалеку от моря, в сосновых дюнах. До войны дом сдавали под дачу, во время оккупации здесь жили немецкие офицеры, и бытовые условия, особенно в сравнении с шумным, не всегда трезвым рабочим общежитием, представлялись майору Аусу настоящим курортом. И сердце не давало знать о себе, почти забылась тянущая боль, которую приходилось укрощать валидолом в самые неподходящие моменты.

Особенно свободно стало, когда жена капитана Лозового, школьная учительница, вместе с двумя ребятишками уехала на каникулы к теще в Тульскую область. В дом приняли молодого оперативника Жураву, который ждал комнаты в новом доме, а пока был рад пожить на природе, в компании опытных товарищей.

Здесь Юри мог делать в саду гимнастические упражнения, обливаться холодной водой, бороться в шутку с молодым сержантом, не пряча от посторонних глаз своей культи. Руку ему оторвало еще до войны, во время облавы на бандитов. Преступник, бывший офицер учебной части, убегая, бросил гранату. Кисть Ауса отрезало осколком, его товарищ погиб. Из-за увечья хотели отправить его на пенсию, но с началом войны вернули в должность — сказалась нехватка специалистов. Деревянная рука хоть и не заменяла живую, но думать не мешала. А в работе следователя главным инструментом всё же оставалась голова.

Холостая жизнь с Лозовым и Журавой сложилась более чем прекрасно. Завтракали кашей, домашним творогом, на ужин варили сосиски или макароны с тушенкой, иногда немного выпивали. По вечерам Журава уходил на свидание к невесте, и майор с капитаном курили на крыльце, вспоминали юмористические случаи из практики, травили анекдоты.

— Слыхал про двух пилотов в воздухе?

— Ну?

— Пилот спрашивает: «Ты карты взял?» Штурман отвечает: «Взял, конечно. Две колоды».

— А тот что?

— Эх, снова по пачке «Беломора» лететь…

Жизнь походная, будто на привале перед атакой.

В глубине души майор Аус убежден был, что именно такая жизнь подходит мужчине, который в молодые годы не обзавелся семьей, не оброс мещанским бытом. Сам он был из таких. Бобыль, закоренелый холостяк.

Впрочем, куда бы он ни поехал, рядом всегда появлялась женщина, готовая принять его в любой час дня и ночи. Даже укорял себя за то, что пользуется бабьей тоской, обездоленностью военной. Много повидал красивых, добрых, одиночеством придавленных женщин.

Задержаться с какой-нибудь из них не случилось, да и не хотелось. Где-то в дальнем углу души майора, очерствелой к людям, вытоптанной подошвами чужого горя, сидел росток мечты о внезапном чувстве. В книжках читал, как это бывает — вдруг окатит, словно дождевой водой с куста сирени, переменит всю жизнь. Но любовь не приходила, да и трудно было представить такое с его работой. По службе приходилось наблюдать простейшие виды женской породы — глупых жен номенклатурного начальства, обманутых девиц, воровок и проституток всяких возрастов и обличий.

Здесь, на Хуторе № 7, впервые за долгое время он встретил женщину, которая сдвинула в душе какой-то важный клапан.

Закуривая самокрутку от одной спички с Лозовым, разворачивая газету «Труд» с панорамой нового германского города Сталинштадта, Аус чувствовал на своем лице прикосновение влажного морского ветра и вместо чтения думал о Таисии Котёмкиной. Вспоминал негромкий, с грудными нотами голос, каштановые завитки волос возле маленьких ушей, румяные свежие губы.

Думал, откуда в русской женщине из крестьянства, не получившей толком образования, битой мужем, принужденной обстоятельствами к тяжелой неблагодарной работе, взялось это чувство такта, собственное достоинство? Выходит, не зря жестокий плуг истории ворочал комья человеческой пашни? Недаром брошены в народ зерна идей справедливости, равенства, братства? Смелость и благородство в этой женщине сформировали уроки советской школы. И фильмы, и книги, и люди, встреченные на житейском пути.

И это лишь первые всходы, а дальше уже колосится жатва новых свободных людей. Побои и воровство, доносы и дикое устройство патриархальной жизни станут для них чем-то чуждым, далеким, как для нас — борона-суковатка, выставленная в музее.

Так размышлял Аус, вспоминая свои угасшие порывы и сомнения, которых не мог избежать человек, переживший то, что довелось ему. Вслух бы не признался в этом, но про себя понимал, что задержался в режимном городке ради Таисии.

Впрочем, помимо приятных надежд, Аус ожидал и нового убийства в городке. И события не заставили себя ждать.

На Комбинат прибыли молодые рабочие, выпускники ремесленного училища, всем требовалось оформить пропуска. Из месткома сигнализировали, что фотографическая мастерская закрыта в рабочее время. Хватились фотографа. Соседи сообщили, что он третий день не ночует в своей комнате. Майор Аус с Журавой выехали на место.

Ателье фотографа находилось в здании общественной бани, рядом с парикмахерской. Слесарь вскрыл дверь при понятых. Труп обнаружили в проявочной лаборатории. Мужчина стоял на коленях, в неестественной позе, свесив голову — удавился на веревке, накинутой на гвоздь, вбитый в дверную притолоку.

Журава осмотрел место происшествия под протокол. Отметил, что единственное в помещении окно, выходящее на пустырь, заросший кустами, только прикрыто и рама не защелкнута шпингалетами. Край тюлевой занавески оборван с крючков. На столе коробки с листками заказов и отпечатанными снимками. Фотографии в коробках перепутаны, словно их рассыпали и собирали в некоторой спешке. Ножки стола сдвинуты — на пыльном дощатом полу обнаружились следы.