Ольга Погодина-Кузмина - Уран. Роман-реконструкция

Аус разглядел в углу под шкафом пуговицу от мужской сорочки, вырванную, что называется, «с мясом» — вместе с кусочком голубоватой ткани. Вспомнил, что в этом деле ему уже попадались схожие улики. При осмотре леса, в котором обнаружили тело шофера Ищенко, у корней большого ясеня, майор заметил и собрал четыре черных стеклянных пуговки. Выяснилось, что такую галантерею используют слишком уж широко, от дамских блузок до школьной формы, которую изготовляли местные портнихи. И всё же следователь чувствовал, что эта находка еще сыграет в деле свою роль.

Предполагаемый самоубийца Кудимов, человек немолодой, склонный к злоупотреблению спиртным, по совместительству работал на комбинате художником. Оформлял киноафиши, некрологи. Вел фотолетопись предприятия. Здесь же, в ателье, хранил коробку с красками, подрамники, этюды и наброски.

Но главная находка обнаружилась в просторном кармане довольно засаленного пиджака самоубийцы. Несколько фотографий среднего формата, приведшие в смущение понятых, да и самого Жураву. Погибшая секретарша Нина Бутко представала на снимках в самом необычном виде.

Голову ее украшал убор, напоминающий короны египетских царей, плечи покрывало широкое ожерелье-воротник, частично нарисованное на коже, частично составленное из полукруглых предметов, напоминающих вареные яйца, разрезанные пополам. На фотографиях она стояла прямо, вытянув руки вдоль туловища, спиной или лицом к фотографу. Или сидела на стуле в позе древних фараонов — их статуи Юрию приходилось видеть в Эрмитаже. На всех снимках Нина представала обнаженной. Она улыбалась, ничуть не стесняясь своей наготы.

Рассматривая полноватое, свежее тело девушки, Аус невольно вспоминал изуродованный труп, вынутый из отхожей ямы. Эти фотографии — не есть ли первый шаг к ее гибели?

Закончили осмотр молча, подписали протоколы. Потом, уже в машине, Журава дал волю чувствам.

— Слыхал я прежде, мол, человек «допился до чертей». Но чтоб такими делами заниматься… Сам бы не видел — не поверил.

— Какие версии? — спросил майор.

— Ну какие… Закрутил голову девчонке. Она же в актрисы метила — вот тебе и карточки. А как узнал, что она ждет ребенка, испугался, запаниковал. Убил ее, может, случайно, по пьянке. А после совесть замучила. Ну и вот. Наложил на себя руки.

Аус кивнул.

— Да, правдоподобная картина. Или кто-то подводит нас к этой логике. А вот могла ли Нина польститься на такого незавидного ухажера?

— Художники, болтуны они все. Задурил девке мозги. Мифы какие-то, сказки.

— А в комнате ни одной книги. И рисунки — в основном пейзажи, виды городские. Портреты рабочих, старухи. Почему он не пытался ее нарисовать?

— Может, пытался, а ей не понравилось?

— Зато фотографии удались. Да, Журава, тут надо подумать.

Аус сложил фотокарточки и пуговицу в конверт, убрал в папку с делом Кудимова. И, подмигнув, запел куплет, отчего-то пришедший на ум:

Всё вышло, как задумала Эльзе. Матушка записала ее на курсы домоводства, и Павлик приехал на Комбинат, чтобы провести у моря каникулы — до самого сентября.

После занятий в клубе, а иногда вместо них Эльзе садилась на раму велосипеда, и они с Павлом ехали вдоль побережья на дальние пляжи. Бродили по лесу, горстями ели поспевшую землянику, искали в прибрежном песке янтарь.

Сбивчиво и горячо Павел пересказывал прочитанные книги, фильмы про шпионов. Читал стихи. Особенно любил он большую поэму, герой которой, мальчик-пионер, был убит своими родными в русской деревне.

Эльзе понимала не все слова. Семейная драма Павлика Морозова казалась загадочной, как события древних сказок. Но воодушевление чтеца передавалось ей, заставляя замирать от предчувствия жуткой развязки.

Павлик часто вспоминал Москву, своих дворовых приятелей, товарищей по спортивной секции. Все они разъехались на лето, но в сентябре соберутся снова и будут гонять в футбол, запускать воздушных змеев. Но больше всего Эльзе любила слушать про чудеса советской столицы. Павел рассказывал, как сносят древние халупы, а вместо них возводят самые прекрасные в мире дома, самые широкие дороги, самые веселые парки отдыха — и девочке виделось райское царство, где повсюду красота, простор и золотое сияние. Нет на свете вкуснее московского мороженого, а газировку разливают чудо-машины, а в закусочной-автомате Моснарпита комплексный обед сам собой выскакивает из витрины.

Павел заставил ее верить в существование метро и в будущее счастье человечества. Ей тоже захотелось, чтобы все народы планеты когда-нибудь объединились в планетарный Коминтерн. Все слова, которые мать называла лживыми речами чужаков, по-новому открылись Эльзе.

Юный комсомолец из Москвы говорил, что все республики Советского Союза равны и уважаемы одинаково, а все национальности — узбеки, татары, украинцы, эстонцы — должны вместе, общим трудом, строить справедливый мир. Захват Эстонии в 1940 году он называл освобождением от капиталистического гнета и совсем ничего не знал о людях, которые прятались от советской власти в лесах по всей Прибалтике.

Вспоминая своего отца, погибшего на Украинском фронте, юноша однажды спросил, как пережила войну семья Сеппов. Когда Эльзе ответила, что ее братья и отец ушли в партизаны, Павел улыбнулся и кивнул. В его голове и настоящее, и прошлое было устроено совсем иначе, чем в детских воспоминаниях Эльзе и в рассказах матери. Владельцы заводов и фабрик — угнетатели, красноармейцы и коммунисты — спасители народов мира, немцы — звери, палачи.

Павел увлекался химией и инженерным делом, мог часами рассказывать о футболе, но не знал самых простых вещей. Эльзе учила его отличать съедобную «заячью капусту» от несъедобной травы, вытягивать за колосок и прикусывать нежные концы травяных стеблей, отдирать и жевать ароматную смолку на вишневых деревьях. Он даже не знал, что можно выдергивать перышки клевера и высасывать сладкий сок — и ему очень понравилось это занятие.

Они купались в холодном море, лежали на песке и говорили, говорили обо всем на свете. Вернее, Павлик говорил, а Эльзе слушала и размышляла. Изредка она задавала вопросы.

Как-то решилась спросить, почему каждый народ не может жить отдельно, в независимой стране. Павел показал ладонь.

— Ты видишь каждый палец по отдельности? Его можно взять и сломать, это просто. Но ты не сломаешь кулак, — он сжал руку и ударил ей воздух. — Нам для защиты нужен крепкий кулак, которого боятся капиталисты.