Ольга Погодина-Кузмина - Уран. Роман-реконструкция

В субботу вечером он увидал на мосту Воронцова, которого считал виновником гибели дочери. Вырвал штакетину из ограждения клумбы, подстерег молодого инженера и ударил сзади несколько раз.

Расчета убивать не имел. Говорил, что услышал внутренний голос, который и толкнул его на преступление. Следователи понимали, что причиной стало накипевшее горе, которое Бутко пытался держать в себе, да вот не смог.

Но как ни строил Аус словесные ловушки, как ни крутил фотографии погибших, обнаружить причастность главного инженера к прочим событиям на Комбинате не удалось. Обыск на квартире, допросы жены Бутко и домработницы также не дали результатов.

Но в деле появилась новая зацепка. Пришла телефонограмма из Таллина: «всплыли» денежные купюры, захваченные при ограблении почты.

Как выяснили в местном угрозыске, на толкучке сотенными бумажками расплатилась эстонка лет сорока пяти, худощавая, высокая, в клетчатом шерстяном платке. По-русски не говорила, роль переводчицы при ней исполняла девушка-подросток. Торговали дешевое пальто для девочки, поношенные туфли и кое-какие продукты. Торговка предположила, что покупательницы приехали с дальнего хутора, они направились в сторону автовокзала.

К уголовному миру, судя по описанию, женщины вряд ли имели отношение. А вот связь с «лесными братьями», которые скрывались в лесах и на болотах, казалась весьма вероятной. Ориентировку разослали по всем крупным магазинам и рынкам на случай появления купюр отмеченной серии.

Размышляя над новыми фактами, Аус вспомнил девочку-эстонку, которую видел вместе с Павлом, племянником Гакова. Вечером решил заглянуть к директору запросто, поговорить о Бутко и между делом задать юноше пару вопросов о его подружке.

Днем заглянул в больницу к Воронцову.

Салатово-зеленая краска стен в палатах должна была, по задумке архитекторов, радовать глаз, но вместо этого бросала на лица землистый отсвет. Алексей лежал на постели — голова в бинтах, зрачки расширены, запавшие глазницы отражают зеленоватую тень.

Аус взял стул, присел рядом, осведомился о здоровье. Соседи Воронцова, старик с перевязанным плечом и лысоватый полный диабетик, из деликатности вышли в коридор.

Алексей напомнил:

— Товарищ Аус, примите во внимание мою просьбу. Напавший на меня Бутко находился в состоянии аффекта. Если как-то можно закрыть дело по примирению сторон — я буду очень рад.

Майор кивнул.

— Ситуация понятная. Постараемся разобраться по справедливости.

Аус достал, повертел в пальцах папиросу. Оглянулся на запрещающую курение табличку, убрал папиросу в карман.

— Есть еще одно дело, Алексей Федорович.

— Слушаю вас.

— Я был в Москве, наводил справки в отделе «К». Говорил с генерал-лейтенантом Смирновым.

Воронцов смотрел в окно. Лицо его оставалось спокойным, только руки, лежащие поверх одеяла, соединились одна с другой, сплетаясь пальцами. Аус нагнулся, понизил голос.

— Почему вы не сообщили, что являетесь внештатным агентом отдела?

Воронцов проводил взглядом чайку, пролетевшую над крышами домов с долгим пронзительным криком.

— Вы же смотрели мое дело? Знаете, что я уволен в запас по состоянию здоровья. Лежал в клинике нервных болезней… Я теперь просто инженер-строитель.

Аус почувствовал досаду.

— Вы, Алексей Федорович, опытный, обученный немцами диверсант. И ваши навыки могут оказать нам огромную помощь. В городе орудует жестокий и расчетливый убийца. И если не найдем его как можно скорее, будут новые жертвы…

Был предписан постельный режим, не разрешалось читать — сотрясение мозга. И все эти дни, глядя в окно, Воронцов вспоминал детство. Лето, проведенное в диверсионной школе, куда он попал из немецкого лагеря «Тростенец».

Вспоминал, как легко давалась ему учеба. Особенно нравились химия и подрывные навыки, которым обучал курсантов капитан Бюллинг, а также чтение карт, ориентирование на местности и физическая подготовка под руководством обер-лейтенанта Генникса. Даже нацистские приветствия и лозунги вскоре стали привычны.

Но занятия, которые вел бывший поручик, белогвардеец Ельчин, у советских детей вызывали молчаливый протест и скрытые насмешки. Зачитывая отрывки речей Геббельса или главы из книги Германа Вирта «Происхождение человечества», Ельчин убеждал курсантов в превосходном устройстве нового немецкого порядка. Старик заворожен был мистической стороной нацизма, теорией о трех священных матерях, родоначальницах трех рас. Он по-своему толковал рунические знаки. Каждый раз в начале урока рисовал на доске Древо жизни, солнечное колесо с крестом бога Одина.

Отдельной страстью Ельчина были тайные общества — розенкрейцеры, софианцы, тамплиеры. В древних манускриптах пожилой русский полковник искал предсказание гибели СССР и возвышения Германии. Ельчин выпивал. По ночам из офицерского корпуса доносилась отдаленная музыка, пьяные голоса.

Опасаясь доносчиков, мальчики не откровенничали друг с другом, но пятнадцатилетний Алёша чувствовал, что другие курсанты, как и он, ненавидят Гитлера, крики «зиг хайль» и рассуждения о неизбежной победе нацизма. Воронцов мечтал только о том, чтобы скорее получить задание и оказаться у «своих».

Отогнав воспоминание, Алексей поднял взгляд на однорукого майора.

— Если бы я мог чем-то помочь, поверьте, я бы давно это сделал.

Аус встал, одергивая пиджак.

— Всего хорошего, товарищ Воронцов.

Он направился к двери. Алексей окликнул:

— Погодите, Юрий Раймондович. Помните первое мая? Вы тоже были на пикнике. Нина Бутко принесла патефонные иголки. Жестяная коробочка, на ней изображение собаки, которая слушает граммофон… И надпись по-немецки.

Воронцов попросил у майора блокнот и карандаш, довольно точно воспроизвел картинку.

— Ведь эти иглы очень трудно достать.

Аус пожал плечами.

— Могла купить по случаю. В Риге, в Ленинграде.

— Нет, об этом знали бы ее родители. Я помню, Ангелина Лазаревна очень удивилась, увидев целую коробку.

Алексей подписал изображение: «Die Stimme seines Herrn».

— Собака слышит голос своего хозяина.

Майор рассматривал картинку, про себя удивляясь наблюдательности Воронцова. Думал, что рано вычеркивать инженера из списка подозреваемых — черт знает, что в голове у человека, который прошел концлагерь, успел побыть немецким диверсантом, а в конце войны, еще мальчишкой, работал в отделе переводов и шифрования советской контрразведки.

В подразделении «К» сообщили, что после болезни Воронцов сам попросился на незначительную должность куда-нибудь подальше от Москвы. Предложили Хутор № 7, где требовались специалисты разного профиля, которые могли бы совмещать функции тайного надзора над безопасностью Комбината.