Ольга Погодина-Кузмина - Уран. Роман-реконструкция

Патефон, коробка с иглами — может, Воронцов намеренно его направил по ложному пути? Нет, рано снимать подозрения с инженера. С такой биографией от человека можно ожидать чего угодно.

Подходя к домику, увидел в саду Жураву. В майке и тренировочных штанах, тот размахивал мускулистыми руками, делал наклоны, отдуваясь. Завидев Ауса, бросил гантели.

— Товарищ майор, а я-то думаю, куда он запропал. Новости у меня интересные. Помните пуговицу с кусочком голубой материи, которую нашли в ателье Кудимова? Так вот, я сегодня видел человека в рубашке с такими же пуговицами!

— Кто же это был?

— Да вы погодите… Я к пуговкам пригляделся, а пиджак у него был застегнут. Я попросил закурить, он, пока искал спички, так и раскрылся! И вот смотрю — на рубашке все пуговки одинаковые, а нижняя возле пояса — другая. И там кусочек материи надставлен… Точно с той рубашки улика, я даже в дело заглянул, чтоб подтвердить.

Сердце опять остро и долго уколола игла. Аус поморщился, в кармане выдавил из пачки еще одну таблетку валидола, потихоньку бросил в рот. Щенячья радость Журавы все больше раздражала.

— Да говори, на ком видел рубашку.

Журава вздохнул, словно жалея расставаться с любимой игрушкой.

— Парень, рабочий. Из эстонцев. Числится в цеху окислителей. Звать его Осе Сепп. У него еще брат есть, близнец. Тоже работает на Комбинате.

— Сепп, — припомнил майор. — Да, это брат той девушки, Эльзе. Надо его допросить.

Снова сердце, на этот раз почти нестерпимо. Земля качнулась под ногами, поплыла. Что такое со мной? — Аус тряхнул головой, взялся за притолоку.

— Так я уже с мастером поговорил, — улыбнулся Журава. — Чтоб завтра его отправили к нам в отделение.

Майор достал папиросу.

— Глупость ты сделал, лейтенант.

— Отчего?

— Предупредил подозреваемого. А вдруг он виновен? Скроется, убежит.

— Да куда он денется с Комбината, Юри Раймондович? Придет на работу, мы его и прихлопнем, как муху. Я сам пойду с утра, приведу его к нам в участок.

— Ладно, — кивнул майор. Он почувствовал тошноту и вспомнил, что ничего не ел с двух часов. — Пойдем-ка, чего-нибудь перекусим. Вобла у нас оставалась?

— Воблы целый мешок! И пиво есть. Будете?

— Буду, отчего же нет?

Аус направился к умывальнику. Снял пиджак, намылил руку, лицо и шею. И, ополаскиваясь, вздрагивая от стылой воды, почувствовал головокружение. Сердце билось тяжко и быстро. Да что со мной?..

Боль сковала всю левую сторону, словно от деревянной руки вся половина тела сделалась деревянной. Аус упал.

Сквозь вату, которой будто обложили голову, что-то кричал Журава. В сумрачном небе показалась широкая полоса света.

О Таисии вспомнил Аус, увидал ее лицо. Нет, то всадник на коне, с копьем, в сияющих доспехах. Скачет Георгий небесным полем, полощется красное знамя. Тянет копье Георгий: «Хватайся, держись!»

Видит Аус — снова на месте вторая рука, когда-то изувеченная осколком. Хватается за копье, вздымается ввысь.

И вот уже он, русский эстонец Юри Аус, большевик и сын большевика, скачет на добром коне среди небесного воинства. Он слышит музыку — играет труба, и поют голоса, будто в церкви. И радость заливает сердце, словно он возвратился домой, к потерянным близким.

Он видит рядом товарищей. И вечность, и свет.

Мать возилась у печки, легким топором колола щепу на растопку. Эльзе раскатывала тесто для ржаных лепешек. На дороге послышался стук лошадиных копыт и скрип колес. Негромко, тревожно переговаривались мужские голоса. «Видно, кто-то везет сено с лесной делянки», — подумала девочка. Но скрип неожиданно затих. Люди остановились возле их дома.

Матушка разогнула спину, замерла, будто перед ней проскочил Ahvatlev — домовой. Эльзе сделалось страшно от ее взгляда.

— Выйди, узнай, что им здесь нужно.

Девочка бросилась в сени, вылетела на дорогу. У калитки стояла телега, накрытая мешковиной, будто бы с картошкой. Смирную лошадь соловой масти держал за уздечку человек с Комбината, мастер цеха. Рядом стоял председатель совхоза Рандель, отец Айно. Он сказал по-эстонски:

— Позови мать.

Эльзе почувствовала, как в груди образовалась пустота, сердце ухнуло в эту бездну, выскочило наверх, куда-то в горло. Стало трудно дышать.

Матушка вышла, вытирая руки передником.

— Здравствуй, Мара, — проговорил Рандель. — Будь стойкой, женщина.

Начальник с комбината сказал по-русски:

— Прости, мать. Горе мы тебе привезли. Такие вот дела…

— Кто? — спросила мать председателя.

— Осе, — ответил он.

Пожилой мастер откинул рогожу на телеге. Там лежал кто-то белый, одутловатый, с синими пятнами на коже, с черным провалом рта.

«Это не он! — хотела крикнуть Эльзе. — Вы ошиблись, это не мой брат Осе!»

Но мать узнала сына. Медленно подошла. Наклонилась, обняла жуткую голову мертвеца и словно окаменела.

По дороге торопливо шли соседи — тетка Линда, жена председателя, старуха-плакальщица Рута, с ними еще две женщины. Линда хотела тронуть матушку за плечо, но та выпрямилась, отстранилась. Поздоровалась с каждой по имени. Обратилась к усатому Ранделю:

— Что чужаки сделали с моим сыном?

Она даже не взглянула на русского мастера, как будто его тут не было.

— Осе выпил серной кислоты, — отвечал председатель. — Верно, по ошибке.

Эти же слова он повторил по-русски. Мастер кивнул сокрушенно.

— Выходит, несчастный случай. Такая судьба.

Женщины, столпившись у телеги, с жадным вниманием рассматривали покойника.

— Отнесите его в комнаты, — проговорила мать и, повернувшись, пошла в дом.

Мужчины поспешили накрыть тело рогожей. На лицо Осе упала тень; Эльзе показалось, что веки братца приоткрылись и белые глаза без зрачков уставились на нее. Девочка всхлипнула от ужаса, но зажала себе рот ладонью. Не кричи, не показывай радости, не лей слезы при посторонних — так учила мать.

Стол, на котором рассыпана была ржаная мука, плакальщицы наскоро вытерли и вынесли на середину комнаты. Шепотом неслись слова: мыло, вода, полотенце.

Матушка села на лавку, кивнула на сундук. Рута по-хозяйски откинула крышку, вынула новое полотенце из приготовленных в приданое Эльзе. Мужчины внесли Осе, накрытого рогожей, положили навзничь на стол.

Эльзе хотелось кинуться к матери, целовать ее руки и молить прощения за обман, за тайные чувства к чужаку, за убийство толстого шофера. Это она впустила смерть в их дом! Но мысль о том, что матушке откроется ее преступная жизнь, была невыносима.

Женщины разжигали печь, лили воду в чайник и в жестяные ведра. Линда подошла к матери.

— Скажи Эльзе, пусть пойдет на двор. Рано ей смотреть, как обмывают мужчину.

Мать равнодушно качнула головой. Но вдруг спохватилась: