Ольга Погодина-Кузмина - Уран. Роман-реконструкция

Родился в Смоленской области, в учительской семье. Рано потерял отца, жил с матерью. В годы войны — эвакуация, болезнь. В сорок третьем вернулся в освобожденный Смоленск, работал на восстановлении разрушенного города, поступил в ремесленное училище. Начал выделяться на общественной работе, был направлен на курсы при местной Высшей партийной школе. В Ленинграде окончил институт, работал на предприятиях отрасли. В 1951 году направлен на Комбинат в должности освобожденного секретаря комсомольской ячейки. Не женат. С 1946 года числится нештатным сотрудником НКВД.

Ремчуков подходил к дому один, цепко поглядывая по сторонам. Дрогнул ноздрями — почуял запах табака. Аус вышел из-за куста.

— А я-то думаю, кто меня поджидает, — комсорг протянул узкую сухую руку.

— Разрешите войти?

Ремчуков открыл калитку.

— Проходите, у меня от органов секретов нет.

Даже Ауса, привыкшего к походному быту, жилище удивило казарменной, сиротской простотой. Стены выкрашены белой краской по старым, вздувшимся обоям. Самодельный платяной шкаф, потускневшее зеркало, с которого местами осыпалась амальгама. На пороге — обрезанные меховые унты, служащие домашней обувью; пара не новых, но еще крепких сапог. Железная кровать, педантично застеленная армейским темно-зеленым шерстяным одеялом. Стол, покрытый клеенкой, пачка газет, стеклянная чернильница, перо. Портрет Сталина в рамке под стеклом. Вождь в фуражке, поднял руку в приветствии.

В такой комнате может жить или святой — убежденный фанатик, либо же циничный лицемер. Впрочем, подумал Аус, первое нередко уживается с другим.

Сходство с казармой или тюремной камерой разрушал, пожалуй, только раструб граммофона, сверкающий сусальным золотом из угла.

— Неплохая машина. Можно взглянуть?

— Пожалуйста. Граммофон и пластинки остались от прежних жильцов.

— А кто здесь жил до вас?

— При немцах — какой-то генерал. Неподалеку, кажется, был аэродром. Впрочем, вы это знаете лучше. Давайте-ка горячего чайку!

В сенях он налил воды в латунный чайник, разжег примус.

— Сколько у вас патефонных иголок!

Аус взял с полки коробочку, точно такую, как описывал Воронцов.

— Да, представьте, целая пачка в сто штук. Всё это богатство я нашел на чердаке, кто-то спрятал, еще во время войны или раньше.

— Пластинки, я смотрю, в основном немецкие?

— В общем да. Но есть и классическая музыка. Штраус, Верди, Чайковский.

— А что вы предпочитаете?

— Признаться, редко слушаю. Приходится вести большой объем работы. Организация, учет, совещания, встречи. По вечерам самодеятельность, кружки. Много отчетности…

Ремчуков подвинул стулья, вынул из тумбочки два стакана, железную сахарницу.

— Извините, к чаю только баранки.

Сдержанный, но приветливый. Привычка к самодисциплине — скорее положительное качество. Правда, есть в нем что-то неприятное, двойное дно. Майор представил, как секретарь каждый вечер аккуратным почерком составляет доклады в Особый отдел, пересказывая подслушанные разговоры.

Ремчуков присел на стул.

— Что ж… Чем обязан?

— Велиор Николаевич, я хотел задать пару вопросов… про Нину Бутко.

— Я вроде бы всё рассказал… Хотя понимаю, это ваша работа.

Он выглядел слегка растерянным, как и следует человеку, которого застали врасплох. Аус продолжал наблюдение. Некрасивый, блеклый. Оттопыренные уши, бесцветные глаза, средний рост. Такого увидишь в толпе — не запомнишь.

— Нина мне нравилась, я даже пытался ухаживать. Но у нее было много поклонников. Она ездила в Ригу, в Ленинград. Видимо, я казался ей скучным…

Аус помолчал, выдерживая паузу.

— Нормировщица Качкина сообщила, что в конце апреля видела вас вместе с Ниной в таллинском автобусе. Но вы почему-то вышли один, не доезжая остановки.

— Что ж, Нина пару раз просила ее сопровождать за покупками. Она не хотела, чтобы нас видели вместе — сами знаете, сплетни. Маленький город.

Ремчуков поднялся, достал мельхиоровый заварочный чайник.

— Что она покупала?

— Духи… Кажется, «Ландыш». Меховую горжетку. Мы заходили в ателье.

Аус изучал каждое движение собеседника, но не видел ничего необычного. Спокоен, сдержан. Может быть, даже чрезмерно для такой ситуации.

— Мы выяснили, что в Таллине вы с Ниной заходили в ювелирный магазин. Присматривали обручальные кольца. Продавщица узнала вас и Нину по фотографии.

Ремчуков разлил по стаканам чай. Аккуратно поставил на место чайник, чистым полотенцем вытер капли на столе.

— Нина любила украшения. Она выбирала подарок для матери — золотые часики с браслетом. А кольца мы примерили в шутку. Признаться, это я предложил. Хотел, чтобы она понимала, как серьезно я к ней отношусь.

Майор отхлебнул чая. Крепкий, ароматный. Чабрец, мята.

— Травы добавляете?

— Да вот, из месткома женщины принесли.

— Вам ведь и путевку в санаторий в месткоме дали? На майские праздники?

— Смешно вышло с этой путевкой. Самые ответственные дни — майская демонстрация, концерт. На части разрывают, а тут надо ехать в санаторий.

— Но вы всё же поехали?

Велиор развел руками.

— Уговорили, неудобно было отказаться. Усиленное питание, процедуры. А я, признаться, очень устаю на работе.

«Скользит, как уж, и на всё есть ответ». Майор почувствовал некоторую досаду, но тут же одернул себя. Что ж, человек неприятный, начетчик, педант. Но нет у следствия никаких оснований подозревать его в убийстве.

— А вы сами как предполагаете — кто мог убить Нину Бутко?

— Вот уж увольте от предположений. Не я назначен расследовать это дело, вам лучше знать.

— А вот фотограф Кудимов… Вы с ним, кажется, были дружны?

— Не то что дружны, общались по работе… Он рисовал транспаранты к демонстрации. Вел фотоархив.

— Вам не приходилось слышать про лесных партизан?

Ремчуков рассмеялся.

— Вы сказали, хотите задать пару вопросов. А тут целая беседа под протокол.

Аус улыбнулся в ответ, отпил чая.

— Уж извините, но мы навели справки… Такая работа. И выяснили, что в Ленинграде вы часто посещали библиотеку. Нам даже прислали список книг…

Ремчуков шевельнулся на стуле, по его лицу скользнула тень.

— Вы брали книги по истории марксизма-ленинизма, учебники английского, философские работы… И, что мне показалось странным — много книг о мистических культах, о Древнем Египте.

— Да, действительно. Я собирался писать диссертацию.

— Написали?

— Нет, охладел к этой теме.

Хозяин поднялся, подлил гостю заварки из мельхиорового чайника. Аус выпил — отчего-то он чувствовал жажду. И снова сердце тянуло куда-то ноющей болью, било прерывисто, будто отстукивало морзянку.

Ничего конкретного предъявить Ремчукову Аус не мог. Ни улик, ни сколько-нибудь доказательных подозрений. Попрощался, вышел из комнаты с каким-то тягостным чувством. Казалось, упустил в разговоре нечто важное, позволил секретарю перехватить инициативу.