Далия Трускиновская - Персидский джид

– Такова уродилась, дедушка.

Данила молча слушал. Мешок за спиной сильно ему надоел, пора бы скинуть. Настасья повела Данилу в дом, дедок поплелся следом, затворил дверь, заложил засовом.

– Давай-ка сюда, – велела Настасья.

И выложила из мешка на лавку три длинных пистоля, мешочек с пулями, пороховницу.

– Заряжать научился?

– Научился.

– Вот пули. Нож при себе?

– Большого – нет.

– А засапожник?

– И засапожника нет. В Разбойном приказе отняли.

– Найди ему нож, дедушка.

– Турецкий разве? – неуверенно спросил дедок.

– Неси турецкий. Не пропадет, я сама присмотрю.

Дедок вышел из горницы.

– Неужто дедушка? – наконец полюбопытствовал Данила.

– Деду моему старший брат. Он из наших, из веселых. Когда ватаги разогнали и все наши домры с гудками на площадях пожгли, он с перепугу от дела отошел. В дорогу ему пускаться было не с руки, стар уже, так он на Москве поселился, пономарем в храм Божий его взяли, он грамотный. А что в веселых ходил – того не сказал. Филатка наш – его внучки сын. Чудом уцелел. Пришла семья на Москву, деда навестить, да и застряла. В чуму-то отсюда не выпускали. Один Филатка остался, да деда, вишь, никакая хвороба не берет. Он в дом добрых людей жить пустил, кое-как перебивается. Мы-то у него не останавливаемся, мало ли что – мы удерем, а ему тут оставаться.

Дедок вернулся, принес кривой обоюдоострый нож с костяным череном, в узорных ножнах.

– Откуда у тебя, дедушка? – спросил, осторожно пробуя лезвие, Данила.

– Казаки с южных украин привозят. Давай-ка, привешивай к поясу. И пистоль за пояс.

Сама Настасья тоже затянула поверх однорядки кушак, через плечо повесила перевязь-берендейку, как у заправского стрельца, с пороховницей, взяла себе два пистоля, прихватила и узелок. Вид у нее сделался не в меру строгий.

– Пойдем, благословясь, – сказала она.

– Ох, Настасьица, дуришь ты, не девичье дело… – проворчал дедок.

– А я и не девица. Идем!

По внутренней лестнице спустились в подклет, там отодвинули большой лубяной короб, и Данила увидел откидную деревянную крышку.

– В погреб, что ли, полезем?

– В погреб. Бери факел, куманек. Внизу запалим.

Факелов дедок приготовил им четыре. Он сам откинул крышку, Настасья полезла в черную глубину первая – она уже знала деревянную лестницу с высокими ступеньками. Дедок подал ей туда зажженную лучину, она запалила факел, и тогда уж вниз спустился Данила. Крышка у него над головой захлопнулась.

– Поделись огоньком, – попросил Данила.

– Получай, куманек, огня не жалко.

– И что же, будем тут сидеть и крыс с мышами поджидать?

Не ответив на подначку, Настасья пошла в дальний угол погреба. Там была яма, в яму вели земляные ступеньки, и когда Данила подошел поближе, то увидел низенькую деревянную дверцу с полукруглым навершием. Настасья отворила ее, из подземелья потянуло гнилью и сыростью.

– Вот туда и пойдем, – объявила она. – Не бойся, куманек, в обиду не дам. Филатка вон со мной хаживал – цел вернулся.

Данила нагнулся и следом за Настасьей вошел в ход. Это была долгая нора, шириной и высотой чуть меньше сажени, обложенная кирпичом. Пол довольно круто уходил вниз.

– Да тут зуб на зуб не попадает! – поежился Данила.

– Идти недалеко. Тут другая беда – воздух дурной. Свежий снаружи не проходит. Я впервые шла – думала, задохнусь. Где-то есть отдушины, да кто их прочищать станет? Пошли!

Данила и Настасья быстрым шагом пошли по грязному полу. Крыс не было, но под ногами что-то подозрительно хрустело – не человечьи ли косточки?

Данила не сразу догадался считать шаги. Начал после того, как спросил наконец Настасью, где это они бредут.

– Под Неглинкой, – был краткий ответ.

Данила невольно ругнулся.

– Это мы что же, в Кремль идем?!

– Под Кремль, куманек. А что ты всполошился? Дело житейское – я сама не раз так-то хаживала.

– Какого рожна тебе под Кремлем надобно? – строго спросил Данила и даже остановился для внушительности.

Настасья повернулась к нему.

– А надобно мне найти там одну… конурку одну…

– Под Кремлем?

– Да, куманек, – Настасья достала из-за пазухи сложенный бумажный лист. – Вот, кое-что удалось вычертить. Дедушка помогал. Он сюда смолоду лазил. Он рассказывал – как поляков из Кремля прогнали, стала Москва заново отстраиваться. И дома ставили – иной на месте сгоревшего, а иной – где придется. Вот и вышло, что оказался накрыт домом старый засыпанный колодец, откуда ведет в Кремль этот ход. Потом пристройку ставили, погреб копали – ну и докопались. Кабы мы в другую сторону пошли – пришли бы к колодцу, да на него смотреть нечего – всякой дрянью забит. А дедушка на хозяйской дочери повенчался и пришел сюда жить, помогал по хозяйству. Ты не гляди, что он маленький, это от старости, а плясун был знатный. Чтобы бабку за него отдали, побожился, что от нашего ремесла отстанет, будет жить на Москве смирно. А кончилось тем, что бабку плясать выучил, стала она хорошей плясицей, на боярские свадьбы приглашали. Мы, веселые, смирной жизни не выносим.

– То-то ты с пистолями и кистенем бегаешь.

– Пойдем скорее, дышать тут нечем! Выберемся из хода – все тебе растолкую.

Хотя Данила начал считать шаги с опозданием, но три сотни насчитал. Прикинул – нора была более чем в четыре сотни шагов, коли не во все пять сотен. Тимофей как-то раз из любопытства мерил шагами расстояние между верстовыми столбами – получилось полторы тысячи шагов. Но у Данилы-то, поди, ноги длиннее…

Нора уперлась в дверь. Дверь эта была толстая, дубовая, внушала своим видом невольное почтение. Даже непонятно было, как ее отворять.

– Вот тут-то придется вдвоем приналечь, куманек, – сказала Настасья. – Я хорошую палку припрятала, вон она, в углу. Подержи-ка факел…

Она вставила крепкую длинную палку, наподобие посоха покойного Бахтияра, в щель, налегла всем телом, Данила, стараясь не обжечь ее факелами, пособил – дверь отворилась.

– Теперь-то еще полбеды, мы с Филаткой ее смазали. Идем, куманек.

Они оказались в подвале с низкими сводами. Вид подвала Данилу не удивил – что еще может быть под землей? Удивило иное – сбоку стоял сруб, по всей видимости сосновый, а может, и из лиственницы – это дерево не гниет, не тлеет.

– Тут напьемся и хорошей водицы в сулейку возьмем. Родник тут, куманек. Вон, в трубу уходит и в Неглинку вытекает.

– Гляди ты, кто-то его, тот родник обихаживает, – заметил Данила.

– Может, и обихаживает. Стрельцы-то, что постарше, это место знают. Только лазить им сюда незачем. Им не за то деньги платят, чтобы под Кремлем прохлаждались. Иногда лишь государь-батюшка велит пройти, поглядеть, где что цело, где рухнуло.

– А наверху что?

– Собакина башня.