Далия Трускиновская - Персидский джид

Эта кремлевская башня была угловой, глядела на Охотный ряд и Тверскую улицу. Имя она получила потому, что изнутри к ней почти примыкал двор бояр Собакиных. Была она толста и надежна – стены двухсаженной ширины.

Данила склонился над родником. Вода прибывала и уходила быстро. Настасья протянула пустую сулейку, он набрал воды, попробовал – не столь хороша, как та, что возят по улицам в бочках, но пить можно.

– И что, кумушка? – спросил он. – На кой мы сюда забрались?

– На кой – потом растолкую. Ищу я тут кое-что.

– Уж не клад ли? Мало нам было хлопот с кладознатцами – теперь и ты туда же подалась, – недовольно буркнул Данила.

– Клад не клад, а для меня лучше клада, – загадочно произнесла она. – Ну, пойдем, благословясь.

И Данила пошел за ней по каким-то мрачным ходам, выложенным серым камнем, то по щиколотку в золе, то по чему-то мелкому, хрусткому, пересекал какие-то погреба с низкими сводами, дивился белым потекам и сосулькам с потолков, что, высвеченные факелом, казались огромными слезами, спускался и поднимался по лестницам с каменными ступенями. Наконец они вышли в ход шире и выше всех прочих – по нему, поди, и телега бы проехала.

– А это что за улица? – спросил Данила.

– Эта улица, куманек, меж Никольской и Тайницкой башнями через весь Кремль проходит. Умные люди сказывают – построена на случай осады, чтобы через тайник, что где-то на берегу, конных гонцов выпускать и принимать. Но мы туда не пойдем – нам свернуть придется.

– А это у тебя кладовая роспись, что ли, была? – недоверчиво полюбопытствовал Данила, имея в виду бумажный лист у Настасьи за пазухой.

– Не роспись, а лучше всякой росписи. Тут главные подземные ходы нарисованы… а нам, куманек, надобен не главный…

– Что ж мы ищем?

– Увидишь.

Она увиливала от вопросов. И факел держала так, чтобы Данила не мог хорошенько разглядеть ее лицо.

Деваться было некуда – он шел за ней следом, как шел той зимней ночью, когда они вдвоем гонялись за заколдованной душегреей. И все было, как тогда, – она старшая, красивая, умная, обученная биться двумя кистенями, а он – мальчишка неопытный, молчун, конюшенное чадище-исчадище, способный только выполнять ее приказания…

Ан нет, кое-что изменилось!

Она-то осталась прежней, а вот Данила был на службе Приказа тайных дел. Он не зря потратил время – Богдаш худо-бедно обучил его охотницкому бою, Семейка преподал тонкости и ухватки конной езды, от Тимофея тоже каких-то знаний перепало. И дьяк Башмаков давал ему поручения так же, как старшим товарищам, – в уверенности, что он все исполнит, как полагается.

Нельзя, чтобы она считала его тем прежним мальчишкой! Нельзя покорно и безмолвно плестись за ней следом!

– Нет, кумушка, ты лучше прямо сейчас говори, – сказал Данила. – Я не телок, чтобы тащиться за тобой на веревочке.

И заступил ей путь.

– Ох, куманек! У Богдашки, что ли, научился?

– А хоть бы и у Богдашки. Должна же и от него быть какая-то польза.

– Разговорчивый ты сделался, я погляжу.

– Да уж сделался.

– А коли не скажу?

Данила огляделся, высвечивая факелом стены и потолок. Стены в этой части подземной улицы – белокаменные, а вот и дверной проем, забранный толстой железной решеткой…

– А я из пистоля выпалю. Мы сейчас, сдается, под какой-то хороминой. Сторожевые стрельцы живо сообразят, как сюда добраться.

– И что же?

– А то, что я-то – на службе, пусть дьяка Башмакова зовут, ему одному да государю отчетом обязан, а ты – неведомо кто.

– И выпалишь?

– Выпалю, – Данила, очень сердитый на ее насмешливый голос, достал из-за пояса пистоль, взвел курок.

– Вожжа тебе под хвост попала?

– Вожжа попала. Говори, кума, что мы ищем. Коли одна не желала идти, да еще оружие взяли, статочно, находка будет опасная. Что же мне – погибать неведомо за что?

– А коли будешь знать, за что, – помирать легче будет? – огрызнулась она.

– Видать, не учили тебя, что смерть бывает честной и бесчестной, – отвечал он.

– Ишь ты… заговорил, черти б тебя драли…

– Я думал, мы к клюкинскому двору пойдем, врагов твоих выслеживать. А что под Кремль…

– Ты откуда про клюкинский двор знаешь? – перебила она.

Данила доподлинно не знал, это была лишь догадка – свистал кто-то в ночной темноте по-скоморошьи, мало ли что это означало, и одна ли Настасьина ватага крутится вокруг Москвы, забредая и уходя?

– Я много чего знаю, да молчу. Ремесло такое.

– А коли ты прознал про клюкинский двор, то и врага моего называть нет нужды.

– Я тебя, кума, раз в год вижу и лишних вопросов не задаю. Мало ли каких ты еще врагов нажила?

– Да нет, куманек, я тихо живу, новых не нажила. Один у меня враг, гори он огнем неугасимым!

– Твой враг в дальней обители грехи замаливает.

– Нет, куманек. Помнишь, как тем летом Гвоздь меня чуть не порешил? Дай Бог здоровья твоему Богдашке, выручил меня с парнишками.

– Помню…

– Ну так Гвоздь княжича Обнорского нашел и из обители вытащил. Где, как – не спрашивай. И заново они ватагу сколотили. Кто-то из прежних приспешников уцелел, Гвоздь их отыскал. Думаешь, для чего ему понадобились кони, которых он тогда добывал? Княжича своего ненаглядного вызволять! Обнорский сейчас в Москве, а что затевает – одному Богу ведомо. Да еще, поди, купцу Клюкину.

Данила усмехнулся: проболталась! Теперь ясно, кого скоморохи выслеживали той ночью. И Бахтияр, стало быть, тоже по следу ватаги Обнорского шел, а не Настасьиных веселых преследовал.

Но почему же тогда подьячие Разбойного приказа убеждены, будто он выследил ватагу Настасьи-гудошницы?

Данила вновь перебрал в памяти последние слова Бахтияра:

– Сту-пай к дья-ку Баш-ма-ко-ву… пе-ре-дай… мыш-ш-шь… ядра… и в ко… ло…

Промелькнуло в голове некое понимание – вспыхнуло мгновенной искрой и растаяло. И гонись теперь за ним, ищи свищи!

– Тебе-то откуда про Обнорского известно? – спросил он.

– Еще бы мне про него известно не было! Мы, бабы, Данилушка, иногда такой розыск проведем – твоему Приказу тайных дел и не снилось! Вы-то глядите, кто куда на аргамаке поскакал, кто кого ножом пырнул, кто кому деньги передал. А мы – кто в чьей постельке обретается…

– И что же, ты по всем московским постелькам со свечкой прошла?

– Нет, куманек, это мне не под силу, – даже не улыбнувшись, отвечала Настасья. – Да я его искать и не собиралась. Думала, упекли сокола в обитель, Бог ему судья. А потом Юрашка мой стал мне сниться. Помнишь Юрашку?

– Как не помнить… – Данила вдруг ощутил явственную неприязнь к белобрысому налетчику.

– Вот и я помню. Казалось, не от хорошей жизни с ним сошлась, деваться было некуда… А вот нет его на свете, а я все вспоминаю, все вспоминаю, как княгинюшкой звал, как косу мне расплетал…