Валентин Лавров - Тайны двора государева

Над ее могилой иждивением наследников воздвигли громадный обелиск из черного мрамора. По странному совпадению он был хорошо виден из окошек того дома, в котором Анна провела последние годы.

Это надгробие с немецкими надписями сохранялось до 60-х годов XX столетия, а потом бесследно исчезло: то были годы другого повального воровства — большевистского.

Рассказывают, что Петр тайком несколько раз посетил могилку Анны. Из его глаз, привыкших видеть всякую жестокость, скатилось несколько слезинок.

Душа деспота была все еще прочно привязана к той, которую он полюбил в нежном своем возрасте.

Но история имела важное продолжение, ибо у покойной Анны оставался здравым братец Виллим, удивительно схожий с сестрицей лицом и повадками.

И вновь вернемся к ушедшим событиям.

Еще 28 декабря 1706 года в старом Зимнем дворце (напомню, позже на его месте выстроили Преображенские казармы) искрилось вино. Изрядно хмельной государь то и дело кричал:

— Виват Катерина! Виват наследница! — и бдительным взором пронзал окружающих: все ли пьют за столь важный предмет до дна?

Двадцатитрехлетняя пленница Марта Скавронская, успевшая побывать замужем за каким-то незначительным человечком и наградить любовью нескольких петровских «птенцов», родила государю дочь.

Марта сменила имя на Екатерину, а католичество на православие. Венчание и возведение в императорское достоинство были впереди.

А пока Петр прижимал ее к золотым пуговицам мундира:

— Матка, Катеринушка! Требуй что хочешь — исполню!

Известный историк еще в середине XIX столетия писал: «Суровый деспот, человек с железным характером, спокойно смотревший на истязание на дыбе и затем на смерть родного сына, Петр в своих отношениях к Катерине был решительно неузнаваем: письмо за письмом посылалось к ней, одно другого нежнее…»

В народе поговаривали:

— Ейный папаша в какой-то Лифляндии крестьянствует, а у дочки тут — власти до сласти. Сказывают, когда во втором году в полон ее взяли, под телегой солдат утешала за краюху хлеба, а теперь — царица…

Разговорчивых регулярно вылавливали и кнутом до костей облиховывали. Но вылезшая из грязи новоявленная царица готовила своему самодержавному супругу казнь такую, до которой и в Разбойном приказе не додумались.

Немолодой, вечно занятый государственными делами и войнами муж становился все скучнее. Зато красота голубоглазого Виллима Монса с первой встречи пронзила любвеобильное сердце Катерины. Блудливая мысль заметалась в ее голове, как мышь в темном погребе: «Не отпускать его, зело смачен, пусть рядом будет… Утешением сердечным!»

— Папочка, — равнодушно-ленивым голосом обратилась однажды Катерина к Петру, — тут без особых дел Монс, тебе известный, обретается. Позволь, майн либе, ему в моем ведомстве корешпонденцией ведать.

Петр поморщился, но покорно вздохнул:

— Пусть.

Виллима он допустил на службу еще в восьмом году. В качестве генеральс-адъютанта тот состоял при государе и беспрестанно мотался с места на место с различными поручениями. И даже успел отличиться в Полтавской битве, за что получил от Петра внеочередной чин.

— Будешь моим камер-юнкером, — томно говорила Катерина, в развратной позе развалившись в шелковом кресле и масленым взором лаская стройного красавца. — Ведай всем, что до моих интересов относится. И прекрати шашни, зело ты, камер-юнкер, до баб охочий. Гамильтонша мне хвалилась, что ты ее возишь изрядно. Берегись, дружок любезный. Не спущу! Тебе есть кому дарить амурное внимание… — Она многозначительно глянула на Монса.

Тот упал на колени, осыпал ее руки горячими поцелуями.

Катерина рук не отнимала. Лишь потом слегка оттолкнула, потрепала по щеке.

— Иди, записывай свои новые обязанности. — И на чала диктовать: — Управление моих сел и деревень. За писал? Затем, ведание казной. Принятие на службу в мое ведомство…

Список был длинный. И сулил он блага немалые.

На другое утро отправились кататься на восьмивесельном шлюпе. День был тихим. Ветер самый слабый, лишь после полудни к зюйду подался.

Оркестр, расположившийся на корме, услаждал слух музыкой.

Лакеи ставили блюда с изысканной пищей.

Выбор вин был большой — из французских.

Катерина и Монс сидели в непосредственной близости на особой скамейке, прикрытой шатром и обитой дорогим штофом.

После обеда, склонившись к царице, Монс читал ей свои стихи:

Купидон, вор проклятый,

Пробил стрелою сердце, лежу без памяти.

Не могу я очнуться, и очи плакати,

Тоска точит сердце кровавое,

Рудою запеклося, и все пробитое.

У Катерины слеза пробилась из глаза. Она шепнула:

— Никто прежде виршей мне не сочинял. Приходи нынче же после захода солнечного. Ах, заплутай ка кой. — И она игриво провела ладошкой по его нежному месту.

Уже через неделю-другую после описанных событий, катаясь в карете по Летнему саду, Катерина как бы между прочим заметила Монсу:

— А ведь ты уже не самое ли главное лицо среди всех моих аристократов — камер-фрау, вельмож, фрейлин… Цени сие!

— Ценю, матушка! — склонился к руке Монс. («Матушка» была на пять лет его моложе.)

И впрямь, вскоре ни одно мало-мальски серьезное дело не решалось без участия Монса. Взятки вчерашний изгой брал почти не таясь, а без мзды стопорилось любое благое начинание.

Добычу ему тащили самые видные люди, самые именитые и знатные. Давали деревеньками, лошадьми, крепостными девушками, бриллиантами.

Хапал Монс так алчно, словно жить собирался два века.

Так продолжалось более восьми лет — до ноября 1724 года. Длилось бы и далее, но…

Многие ведали про амурную связь Монса с Катериной и про его лихоимство, но никто — ни Меншиков, ни Ягужинский, ни Толстой и прочие, им равные, — на Виллима не донес. Ибо учинить такой донос на немца означало донести на саму Катерину. Храбрецов столь отважных не находилось.

А обличительную кляузу сделал некий Ширяев — один из неважных дворцовых слуг. Сделал по глупости, зависти и по той причине, что терять ему было особенно нечего. (Любопытно, что подметное письмо было направлено вторично — первое где-то затерялось, возможно, что в самом Тайном приказе у грозного Ушакова — намеренно.)

В воскресный день 8 ноября в спальню к Монсу пожаловал кровавый инквизитор Ушаков. Гаркнул:

— Сдай шпагу и ключи! Ты арестован! Поедешь ко мне на квартиру.

Конвоиры, возглавляемые рослым гвардейским офицером Сергеем Богатыревым, славным многими любовными победами, обнажив шпаги, повели арестанта к дому Ушакова.