Валентин Лавров - Тайны двора государева

Богатырев зашептал:

— Запалить дом Девиера! Бог милостив будет, так сгорит и эпистола воровская, и сам сочинитель.

— А охрана? Коли ее перебить, так ясно станет, чьих рук дело. Государыня осерчать на меня может, а уж тебе, не сомневайся, башку отрубит.

— Охрана стоит снаружи, а ябедник Андрюшка подожжет изнутри, возле спальни изверга. В случае чего отговорится: «Лампадка разбилась, вот и воспламенилось!» Подарим ему тысячу рублев и выкупим из рабства.

Меншиков поцеловал Богатырева в распухший нос, перекрестил:

— Храни тебя Господь! Коли попадешься и на дыбу вздернут, постарайся меня не назвать. Удобный случай выпадет — спасу тебя, Сереженька. Коли не выйдет — не суди строго.

Два богатыря обнялись и разбежались по своим делам важным, государственным.

В следующую ночь на Фонтанке занялся пожар. Горели, правда не сильно, внутренние комнаты генерал-полицмейстера Антона Девиера. Потушили огонь быстро, так что особо громадной толпы, как обычно бывает, собраться не успело.

Больше всех старался комнатный лакей Андрюшка: с ведрами лез в самое пекло, вытаскивал, спасая, хозяйское добро. От сего усердия, надышавшись дымом, в тот же день он отдал Господу душу.

Осталось неизвестным, сгорело ли подметное письмо или нет, но Девиеру — это уже точно — на какое-то время стало не до придворных интриг, пожар выбил его из привычной колеи. А вот светлейший злых намерений генерал-полицмейстера не забыл.

16 апреля Девиер, как обычно, пришел в Зимний дворец. По какой-то причине (может, новую каверзу придумал?) был он в приподнятом настроении.

Богатырев, стоявший с Софьей Скавронской — племяшкой императрицы — возле камина, пригласил Девиера выпить с ними вина. Тот криво усмехнулся, но не отказался. Сначала пропустили по чарке волошского вина — за «скорейшее выздоровление государыни Екатерины Алексеевны». Потом много пили шампанского — за «государя-наследника Петра Алексеевича». Добавили бургонского — за «мудрую дочь государя — Елизавету Петровну».

Пили, как приучил Петр Великий, до дна и заровно. Только русский Богатырев был на голову выше хлипкого португальского Девиера и без малого пуда на три тяжелее. Так что Богатырев голову сохранял в свежести, а погорелец Девиер уже едва на ногах хранил равновесие. Он уже собрался отойти прочь, как Богатырев строго произнес:

— Генерал, куда поплелся? Ты разве запамятовал: мы еще не пили за здравие красавицы цесаревны Анны Петровны, супруги славного герцога Голштинского.

— За Анюту? С нас-слаж-ждением. Ик!

— А теперь за супруга ее, важного воина…

— Пьем, полковник! А скажи, правда, что ты к нашей матушке Екатерине Алексеевне — хи-хи! — в окно лазил? Ик! А ты, Софья, что кручинишься? Ну, болеет твоя тетушка-царица, а все равно печалиться нельзя. Давай танцевать! Богатырев, я тебе, бабий угодник, приказываю: приведи итальянских музыкантов, да быстро. Ж-желаю танцевать!

В этот момент в зал вошла цесаревна Анна Петровна. Девиер, комично растопырив руки, стал кланяться:

— А я нынче пил твое здоровье, Анна Петровна! — Не удержавшись, он грохнулся на паркет, ухватил за край платья цесаревну. — Давай вместе выпьем…

Вокруг, тщетно пытаясь скрыть улыбки, толпились придворные.

Меншиков криво усмехнулся и незаметно для других подмигнул Богатыреву.

Тот стремительно покинул зал: пошел диктовать записку о случившемся.

26 апреля 1727 года состоялся Высочайший указ о назначении следствия и суда над генерал-полицмейстером Антоном Девиером.

В послеобеденный час, когда петербуржцы, воспрянув ото сна, вышли на вечереющие улицы, подьячий выкрикивал на Троицкой площади указ государыни:

— «Сего апреля шестнадцатого дня во время нашей, по воле Божьей, прежестокой болезни пароксизмуса, все доброжелательные наши подданные были в превеликой печали, обаче Антон Девиер, в то время будучи в доме нашем, не только не пребывал в печали, но и веселился и плачущую племянницу нашу Софью Скавронскую вертел вместо танцев и говорил ей: „Не надо плакать!“

Государыня цесаревна Анна Петровна, в безмерной печали быв и стояв у стола, плакала. В такой печальный случай Девиер, не отдав должного рабского респекта, но в злой своей предерзости говорил Ее Высочеству: „О чем печалишься? Выпей рюмку вина“.

Когда входила государыня цесаревна Елизавета Петровна в печали и слезах, и перед Ее Высочество по рабской своей должности не вставал и респекта не отдавал, а смеялся о некоторых персонах.

Как объявил Его Высочество великий князь, Девиер говорил ему: „Поедем со мной в коляске, будет тебе лучше, а матери твоей не быть уже живой. А еще, сговорился ты жениться на дочке Меншикова, а она станет за полковником Богатыревым волочиться, тогда станешь люто ревновать“».

Подьячий перевел дух, откашлялся, сплюнул на помост и, торжественно разделяя слова, заключил:

— «И за те злые слова против Бога и Императорского Величества повелеваю учинить розыск… Подлинный указ за собственною рукою Ее Императорского Величества подписан…»

Меншиков самолично пожаловал в пыточный застенок. Девиера вздернули на дыбу. Поначалу генерал упирался, но после двадцать пятого удара во всем повинился.

Светлейший князь торопил судей. Утром 6 мая Меншиков дышал в лицо полуобморочной императрицы:

— Девиер и его сообщники дерзали определять наследника российского престола по своему воровскому произволу, желали противиться сватанью Петра Алексеевича на законной невесте — моей дочери Марии Александровне… Кнута, псы поганые, заслужили! Матушка, держи перо, давай подсоблю, вот тут начертай подпись. Вот и хорошо!

Меншиков облегченно вздохнул и перекрестился:

— Теперь-то с него шкурку сволоку!

Через два часа государыня скончалась.

15 мая приговор привели в исполнение. Несчастного Девиера, еще не пришедшего в себя после пыток, обнажили и привязали к «кобыле». Палач, прежде не однажды изведовавший от Девиера зуботычины и порки батогами, подогретый водкой и наставлением Меншикова, артистически выместил на нем злобу. Как писал очевидец, «палач с таким изощренным зверством наказывал своего бывшего начальника, что каждый удар по спине ровненько, как по линеечке, ложился один к другому. Так что не осталось места живого — сплошное кровавое месиво».

Затем некогда всесильный царедворец был лишен всех чинов, наград, состояния и, оправившись от экзекуции, вместе с четырьмя малолетними детьми и женой (сестрой светлейшего!) должен был отправиться в ссылку — в деревушку Зигорица, что в Ямбургском уезде.

Жестоко пострадали и другие противники Меншикова.