Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

— Замечательный юноша! Любимую девушку, красавицу Бриллиант меняет на петлю — это не всякий может! — В голосе Савинкова откровенно звучала насмешка и ревность: он млел при каждой встрече с Дорой, делал богатые подарки и искал с ней близости. Что касается гибели, то за себя он был спокоен: сердце поэта чувствовало, что своей смертью ему не умереть.

В 1925 году большевики хитростью заманят Савинкова в Страну Советов. От границы до Минска под видом заговорщика его будет сопровождать известный чекист Артур Спрогис (автору этой книги довелось с ним быть в добрых отношениях). Савинкова осудят на десять лет, но в том же двадцать пятом году сбросят из окна четвертого этажа Внутренней тюрьмы НКВД на Лубянке.

Савинков вернулся в Швейцарию за Каляевым. Уже отсюда они через Берлин направились в Москву. У Каляева был паспорт на имя какого-то еврея, а Савинков с помощью Гоца стал англичанином. Теперь, чтобы выглядеть правдоподобней, на людях приходилось ломать акцент.

Азефа опять не было ни в Москве, ни в Питере — нигде!

Савинков сказал Каляеву, называя его семейным именем:

— Янек, как ты думаешь, нашего друга и вождя Ивана Николаевича не арестовали?

Тот дернул головой, сказал:

— Для чэго нет? Не в Швейцарии живем, у нас арестовывать людей — любимая забава властей!

— Тогда будем сами ставить дело на Плеве.

Каляев охотно отозвался:

— Давно пора! Можэ лепей, бричку запряжем и с нее следить за паном Плеве будем?

В конце января 1904 года в Москве наконец объявился Азеф. Через знакомых отыскал Бориса Савинкова, по телефону назначил встречу в загородной «Стрельне», что за Тверской заставой. Здесь они сидели в живописном зимнем саду, среди столетних тропических деревьев, гротов, скал и беседок. Брызги водопада порой долетали до столика, и это было приятно.

Играл оркестр румынских цыган, истошно голосила какая-то грудастая тетка, обвешанная фальшивым золотом, по имени Груша.

Пили водку. Для начала водка хорошо пошла под семгу и селедку с картофелем. Принесли копченых угрей и жирных устриц. Тоже неплохо. На душе светлело, но разговор вдруг сделался сквалыжным. Точнее, произошел партийный скандал. Азеф под шум водопада выговаривал Савинкову:

— Как вы смели бросить дело и уехать из Петербурга?

Савинков, уставившись взглядом убийцы в черные загадочные буркалы Азефа, сквозь зубы выдавил:

— Вы бросили нас на произвол судьбы и на радость полиции, которая едва меня не сцапала! Я устал, я жажду пойти на дело, у меня руки чешутся…

Азеф тут же нашелся:

— Пусть лучше чешутся руки, чем лобок!

На этой паразитической ноте партийные склоки были закончены и стороны перешли к делу. Савинков изложил все, что удалось выяснить из прослежки за Плеве.

— Этого безобразно мало! — резко возразил Азеф. — Гершуни хвастал: «Люблю брать своих клиентов на гоп-стоп!» Ради личных интересов он был готов губить сколько угодно молодняка. А мы с вами должны беречь наших славных юношей. Потери необходимо свести к минимуму. А что, Борис Викторович, для этого потребно, а?

— Что?

— Дело необходимо готовить тщательно.

Савинков вздохнул:

— Я об этом уже слыхал. Что еще надо, чтобы убить Плеве?

— Надо подключить к делу еще двух товарищей, пусть они станут извозчиками, лошадей, сбрую и прочее мы оплатим. Спасибо буржуям, помогают от щедрот своих. — Насмешливым тоном произнес: — Умоляют, готовы руки целовать: «Хотим полной грудью вдохнуть воздух свободы, помогите сбросить иго самодержавного деспотизма!» — Рассмеялся. — Интересно, как они себе представляют свободу? Спрашиваю об этом знакомого художника. Он отвечает: «Да пусть будет, как сейчас, но чтобы было не самодержавие, а что-нибудь другое!» — «Что именно?» — «Ну, наверное, конституция!» Зачем, для чего конституция? И вообще, что это такое? Никто толком объяснить не умеет.

Савинков согласился:

— Наша интеллигенция с жиру бесится! Те же писатели — живут в полном довольстве, никто не притесняет, ихняя чушь выходит громадными тиражами. На какой мировой курорт ни приедешь, обязательно встретишься с каким-нибудь «властителем дум». И тоже скулят, жаждут перемен, ругают царя и «мещанское благополучие». Правы, думаю, те, кто говорит о массовом помешательстве.

Азеф перешел к делу:

— Борис Викторович, вам известно, что Покотилов перебрался с динамитом и гремучей ртутью в Москву и со всем этим добром живет в «Париже», это в начале Тверской? Что ему там делать? Ведь это опасно…

— Надо приказать, чтобы Покотилов приехал в Питер. Не за горами тот счастливый день, когда рванем министра! Иван Николаевич, мне нравится основательность, с которой вы работаете. Но во всем нужна мера. Давайте устроим покушение на Фонтанке, прямо у дома Плеве. Здесь мы не ошибемся маршрутом да исключается ошибка с каретой.

— Там усиленная охрана, и наших студентов с оттопыренными карманами и коробками из-под шляп возьмут за жабры. В этом случае дело отложится на долгий срок.

Савинков тяжко вздохнул:

— Выпьем за удачную ликвидацию Плеве!

— Это пустяки! Осушим бокалы за то, чтобы сегодня девочки хорошие попались! — простонародно расхохотался Азеф. У него было отличное настроение: он забрал из партийной кассы на «секретные нужды» тридцать тысяч и положил их на свое имя в берлинский банк. Там уже скопилось двести семнадцать тысяч марок — громадный капитал.

Жить бы в свое удовольствие, ан нет! Революционная трясина засосала — не вырвешься.

Новым извозчиком стал набожный Егор Сазонов. Он был очень богатым человеком, его отец владел крупным лесопромышленным делом. В свои двадцать три года Сазонов успел много чего наворочать: участвовал в студенческих беспорядках 1901 года в Москве, был арестован и просидел год в тюрьме за хранение и распространение подрывной литературы. За какие-то очередные безобразия на пять лет был сослан в Якутск, откуда бежал и теперь готовился убивать Плеве.

Потом появился еще один извозчик — Иосиф Мацеевский, тоже недоучившийся юрист, сонный, неряшливо одетый мальчик с узкими плечиками и синюшным личиком.

В «Большой Северной» устроили совещание. Азеф прибыл одним из первых, уселся в уголок:

— Совещайтесь, я послушаю! — Утонул в кресле, вытянул ноги в полосатых брюках.

Савинков молча обвел всех долгим тяжелым взглядом и только после этого с особо значительной интонацией произнес:

— Братья! Ждать больше невозможно. Сегодня мы распишем роли. Итак, акт назначаем на четверг, тридцать первое марта. Плеве, можно рассчитывать, в этот день, как обычно, ровно в двенадцать отправляется к царю с докладом. Он поедет по Фонтанке…