Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Савинков рассмеялся:

— Мы все любим азарт! Но я ловко вас, Иван Николаевич, подцепил, а?

Азеф отложил сигару:

— Кто хочет погибнуть, тот обязательно… — не договорил.

Савинков спросил:

— Что слышно о Гершуни?

— Будет предан военному суду, а это означает смертный приговор. Наше дело — продолжить террор.

— Серафима Клитчоглу мне жаловалась на вас, Иван Николаевич!

Азеф усмехнулся:

— Жаловалась? Серафиме надо жаловаться психиатру на свою больную голову! Эта Серафима еще один пример шизофрении: девица из богатой дворянской семьи, дочь статского советника, директора Амурского пароходного общества. В доме благополучие, семья прекрасная, уважаемая. Живи, учись, плодись, наслаждайся! Ан нет! В свои двадцать семь лет она успела числиться на каких-то курсах в Петербурге, быть студенткой женского медицинского института, сидеть под следствием в тюрьме, на два года быть сосланной в Самару и еще сменить кучу мужиков. И вот теперь, вопреки моему запрету и втайне от партийного руководства, предложила Покотилову большие деньги за устройство бомбы, чтобы самой швырнуть эту бомбу в Плеве.

Савинков невозмутимо произнес:

— Ну и что? Но она все равно не отступила от своей идеи и готовит покушение.

Азеф раздраженно хлопнул ладонью по столу:

— Как что? Это свинство! Серафима ставит дело на Плеве в обход партии. Я внимательно выслушал ее и вижу, что дело организовано крайне плохо. Одно слово: в поле ветер, в заднице дым. Ведь очевидно: она провалит покушение, сама попадется и затруднит или вовсе сорвет наш акт.

Савинков упрямо тряхнул головой, возразил:

— Авось нам не помешает! А если сама взлетит на воздух или будет влачить кандалы, ее личное право.

Азеф закончил ужин. Он поднялся из-за стола, уперся буркалами в холодные серые глаза собеседника и тоном, не терпящим возражений, медленно процедил:

— Приезжайте, Борис Викторович, в Петербург в ноябре, руководите прослежкой Плеве, обобщайте полученные сведения, а я тут же вслед за вами прибуду. Но запомните, — поднял вверх палец, — никаких самостоятельных шагов! Все должно быть согласовано со мной, пока что я руководитель БО!

— Хорошо! Взорвем Плеве, устроим банкет, выпьем шампанского и с ощущением хорошо исполненной работы начнем обдумывать следующее дело, — улыбнулся Савинков.

Азеф повторил:

— И не забудьте авто купить — роскошный «бенц» яркого красного цвета! Все первые красавицы Петербурга будут добиваться ваших ласк, а вы, Борис Викторович, станете отбирать лучших — для авто, чтения стихов во время езды и алькова под шелковым балдахином.

Рассмеялись, пожали друг другу руки.

— До встречи в Петербурге!

Первое, что сделал Азеф, покинув Фрейбург, — известил Департамент полиции о подготовке покушения Серафимы Клитчоглу на министра. В январе нового, 1904 года она будет арестована и на пять лет выслана под гласный надзор в Архангельскую губернию.

Савинков сотрясал кулаком воздух, говорил товарищам по партии:

— Иван Николаевич загодя предсказывал неудачу этой сумасшедшей Клитчоглу! Почему, дуреха, не послушалась, что за анархия? Вот теперь будет расплачиваться: на нарах и без мужиков, которых она так любит!

23 октября 1903 года директор Департамента полиции Алексей Александрович Лопухин писал министру МВД Плеве (с оригинала привожу фрагменты):

«Спешно. Секретно.

Ваше Высокопревосходительство приказали мне представить соображения и заключение по вопросу о том, на рассмотрение какого суда должно быть передано производящееся при С. Петербургском Губернском Жандармском Управлении дело о Гершуни, Мельникове, Вейценфельде, Ремянниковой и поручике Григорьеве. Во исполнение сего считаю долгом доложить, что после передачи на рассмотрение военного суда для суждения по законам военного времени дел по обвинению Балмашова в убийстве бывшего министра внутренних дел егермейстера Сипягина и по обвинению Качуры в покушении на убийство Харьковского губернатора шталмейстера князя Оболенского передача дела о Гершуни, Мельникове и других на рассмотрение того же суда является необходимым последствием первого распоряжения, ибо, как это данными дознания доказано, Балмашов и Качура были полусознательными орудиями в руках вполне сознательно действовавшего Гершуни. Предание же его суду гражданскому и поставление его вне угрозы смертной казни могло бы быть истолковано как проявление страха правительства перед революционными кружками.

При рассмотрении дела Гершуни, Мельникова, Вейценфельда, Ремянниковой и Григорьева военным судом, в чистосердечном раскаянии и откровенном показании Григорьева, во второстепенном значении, которое имели Вейценфельд и Ремянникова в террористическом кружке, суд не может, по моему мнению, не почерпнуть основания к тому, чтобы освободить этих лиц от смертной казни. Весьма возможно, что таковая не будет применена и к обвиняемому Мельникову ввиду менее тяжкой, сравнительно с Гершуни, вины его. Но при настоящем положении дела Гершуни, изобличенного в участии в убийстве егермейстера Сипягина, в покушении на жизнь шталмейстера князя Оболенского, в покушении на убийство обер-прокурора Святейшего синода статс-секретаря Победоносцева и в убийстве бывшего Уфимского губернатора Богдановича, никаких оснований к смягчению его участи не имеется и по приговору военного суда ему должно быть назначено наказание смертной казнью…»

19 ноября того же 1903 года министр Плеве распорядился передать дело Гершуни и его сообщников в военный суд. Последняя надежда избежать смертной казни у Гершуни рухнула. Полный отчаяния и ужаса перед грядущим возмездием, он целыми днями метался по одиночной камере Петропавловской крепости. Теперь, казалось, этому убийце не избежать виселицы, на которую он столь бестрепетно и даже испытывая садистское сладострастие посылал других.

22 января уже нового, 1904 года председатель военно-окружного суда Петербурга барон Остен-Сакен известил Лопухина, что подсудимым будут предъявлены копии обвинительного акта.

На другой день Остен-Сакен вручил свидетельства на свободный проход защитникам Гершуни, Мельникова, Григорьева, Вейценфельда и Людмилы Ремянниковой.

На суде присяжный поверенный знаменитый Карабчевский, в политических процессах защищавший Брешковскую, Сазонова и многих других, в том числе и большевиков, блистал красноречием. (Когда в 1917 году захватят власть его подзащитные — большевики, то от ужасов новой жизни Карабчевскому придется спасаться за границей.)

Гершуни, нервно грызя ногти, вопросительно взглянул на своего защитника — Карабчевского: