Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Савинков писал в «Воспоминаниях террориста»: «К этому времени все члены организации не только близко перезнакомились между собой, но многие и интимно сошлись». Непонятно, с кем было сходиться: Дора была занята самим Савинковым, а Ивановская давно вышла из амуроспособного возраста. Так что приходится лишь догадываться о нетрадиционных увлечениях остальных революционеров. Как тут не вспомнить откровение в нетрезвую минуту головореза Камилла Демулена: «В революцию идут убийцы и извращенцы!»

Жизнь эту истину подтвердила.

В конце мая прикатил Азеф.

Он посетил конспиративную квартиру на улице Жуковского. Увидал Дору Бриллиант, красота которой стала еще более пронзительной. Подумал: «Она сожительствует с Савинковым!» Ревность больно сжала сердце. Азеф кивнул на Дору и с печальной улыбкой сказал Савинкову:

— Вот эту крепость взять мне не удалось!

Бриллиант игриво рассмеялась:

— Плевну тоже взяли только после третьего штурма!

Савинков мрачно усмехнулся и многозначительно добавил:

— Взяли, но с большими потерями!

С кипящим самоваром вошла служанка.

Бриллиант заботливо сказала:

— Накладывайте, Иван Николаевич, варенье! Сама из яблок варила.

— Из ваших ручек цикуты яд приму не дрогнув, а варенье съем с большим удовольствием! — сказал Азеф. — Как идет подготовка покушения на Плеве?

Савинков стал докладывать.

Азеф постановку одобрил, но повод для негодования нашел:

— Почему вы нарушили партийную дисциплину и не приобрели авто?

Савинков оправдывался:

— Три тысячи жалко, лучше на них динамита купить. Динамит-то нынче в цене возрос!

— На динамит у партии деньги всегда найдутся! — сердился Азеф.

Тогда Савинков вздохнул и признался:

— Закупать авто я поручил Боришанскому. Юнец если чему и научился, так это деньги мотать в публичном доме.

Азеф изумился:

— В публичном доме — три с половиной тысячи? Да это же… это… невиданное хамство. Всех гризеток можно купить вместе со строением и прилегающей территорией. Наказать подлеца! — Чуть подумал и приказал: — Боришанского при первом удобном случае отправить метальщиком. Новости о Плеве есть?

— Плеве живет сейчас на Аптекарском острове, по четвергам утренним поездом ездит к царю в Царское Село. Еще по вторникам отправляется в Мариинский дворец, в котором Сипягин был застрелен. Там проходят заседания кабинета министров. Все члены организации занимаются прослежкой — Каляев, Дулебов, Ивановская, Дора Бриллиант, Боришанский, Швейцер, Сазонов и я сам. Уже досконально изучили выезд Плеве. Особенно старается Каляев, он в подробностях может описать карету министра: высоту и ширину, цвет, подножку, лошадей, упряжь, фонари, козлы, кучера. Такой молодец!

— Как со взрывчаткой?

— Швейцер сумел купить больше пуда.

— Где и почем покупал?

— Взял из кассы две с половиной тысячи рублей, а где купил — молчит. Думаю, на Охтинском пороховом заводе. Я видел, у него номер телефона записан: двенадцать тридцать шесть. Проверил в справочнике — Охтинский пороховой. Там прежде только рабочие воровали на продажу, а нынче и конторские, и инженеры тем же занимаются, якобы из «высоких побуждений», то есть ради революции. Но деньги дерут бесстыдным образом.

Азеф задумчиво глядел на Савинкова:

— Где будете швырять?

— Легче всего убить Плеве в четверг, по дороге с Аптекарского острова на Царскосельский вокзал. Акт наметили на восьмое июля.

Бриллиант, молча слушавшая разговоры, поднялась и куда-то вышла.

Вдруг Савинков с особой ласковостью посмотрел на собеседника и сказал:

— Иван Николаевич, у меня просьба… Если хотите, просьба личная. Вся наша группа настаивает, чтобы Дора Бриллиант вышла на Плеве с бомбой. Я этого никак не хочу.

— Почему? — спросил Азеф, хотя отлично понимал почему.

Савинков просяще смотрел в глаза Азефа.

— Жалко глядеть, когда молодое, прекрасное погибает… — Поймав ироничный взгляд Азефа, смутился и, пересилив себя, выдавил: — Я люблю ее.

Азеф быстро соображал, рассчитывал: «Сейчас прикажу казнить, а потом помилую! Будет чувствовать ко мне благодарность!» Он свел лохматые брови, жестко сквозь зубы сказал:

— Покотилов тоже любил Дору, и он был молод и прекрасен, но он снаряжал бомбы, он жаждал дела. Он погиб. А разве никто не любил Балмашова, чистого и благородного юношу? Однако его вздернул палач! Нет, дорогой друг, не надо путать личное с партийным. Так мы морально разложимся… — Подумал, добавил: — Давайте соберем совещание, пригласим обязательно Дору. Послушаем, что скажет партийный народ.

Савинков, узнав о домогательствах Матильды Генриховны, решил нравственные устои подруги не испытывать и от греха подальше переехал на другую квартиру. Теперь он жил в Сестрорецке по паспорту давно умершего Константина Чернецкого. Дора поселилась с ним на правах жены.

На совещание собралась вся боевая группа, кроме Каляева, который словно призрак бродил возле дома Плеве.

В сотый раз обсудили детали покушения. Азеф начальственно сказал:

— В случае неудачи все сдают бомбы Швейцеру, который их разрядит и сохранит. Если акция будет удачной, то… Будем помнить, что бомбы разряжать опасней, чем снаряжать. Динамит дорог, но ваши юные жизни для нас еще дороже. Хватит нам смерти Покотилова, который жаждал для партии сберечь каждый грамм динамита. Итак, в случае удачи сбрасывайте бомбы в пруды по Петергофскому шоссе, а вы, Сикорский, возьмите напрокат лодку в Петровском парке и утопите бомбу в Неве. Вы меня поняли?

— Такого не знать…

— Боришанский вам покажет Петровский парк.

Лейба Сикорский был хилым шестнадцатилетним мальчиком, только что покинувшим глухое еврейское местечко под Черниговом и прибившимся к боевой группе. У него был жесткий курчавый волос, большие горящие глаза, и он никогда не мог наесться. Азеф, глядя на заморыша, готов был разрыдаться.

Сикорский выдавал себя за двадцатилетнего, старался раздувать тщедушную грудь, но постоянно конфузился, краснел да вдобавок очень плохо говорил по-русски и не знал Петербурга. Одет он был нищенски. Азеф вспомнил свое несчастное детство, пожалел мальчика и дал сто рублей:

— Лейба, оденьтесь приличней, Боришанский вам поможет.

Сто рублей протянул и Савинков. Сикорский смутился, покраснел, часто кланялся:

— Спасибо на вашем добре… Можно, панове, я маме трошки отправлю?

…Совещание продолжалось. Вдруг рывком поднялась Дора Бриллиант, на ее глазах блестели крупные слезы. Стараясь сдержать себя, она страдальчески заломила руки:

— Это… это жестоко! Это бесчеловечно! Как вы можете? Как смеете оттирать меня? Товарищи, я хочу, чтобы мне дали бомбу… Я так хочу! — Помолчала и надрывно крикнула: — Я должна умереть! — и, сотрясая плечи, зарыдала.