Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Савинков выразительно посмотрел на Азефа: мол, видишь, у девицы нервы шалят, нельзя ее пускать на дело!

Азеф медленно и, как всегда, с нарочитым равнодушием обратился к Сазонову:

— Егор, ваше мнение?

Сазонов смущенно развел руками:

— Если сама хочет… Дора человек аккуратный, все сделает, как надо. Что ж я могу иметь против? Ничего!

Не вставая, развалясь в кресле-качалке, заговорил Швейцер:

— Дора достойна, зачем ей запрещать? Я не колеблясь вручил бы ей бомбу.

Азеф посмотрел на Савинкова, обратился к нему по партийной кличке:

— А ваше мнение, Веньямин?

Савинков резко вскочил на ноги, более страстно, чем надо, заговорил:

— Да, я уверен в Доре! Это надежный друг и товарищ. Но поймите, товарищи: женщину надо выпускать на террористический акт только тогда, когда его не могут совершить мужчины, когда партия без этого не в силах обойтись. — Оглядел присутствующих, как директор гимназии глупых учеников. — Вы что, не видите, что у нас сил достаточно? Что, это последний акт? Товарищи, будем благоразумными, откажем Доре… Если здоровые мужики посылают девушку на террористический акт, то это называется трусостью и подлостью.

Последнее слово было за Азефом. Он долго молчал, словно Дельфийский оракул, погрузившийся в глубокое раздумье. Все смотрели ему в рот, Сазонов шептал молитву, атеист Савинков даже перекрестился. Азеф наконец поднял голову, тоном, не терпящим возражений, провозгласил:

— Веньямин, я с вами не согласен. Дора имеет право на смерть. — Снова надолго замолчал и наконец закончил краткую, но выразительную речь: — Но мы должны уважать мнение моего заместителя по Боевой организации заслуженного товарища Веньямина. Итак, мое решение! — Многозначительно посмотрел на Бриллиант. — Дора, от имени партии благодарю вас за горячее стремление во имя революции пожертвовать своей прекрасной жизнью! Однако срочно, сегодня же уезжайте подальше от Петербурга. Если тут начнутся аресты, пусть у вас будет алиби. Вы куда хотите отправиться?

— В Харьков, к родственникам! Что еще? — Голос Доры звучал отрывисто и сердито.

Азеф еще загодя приготовил пухлый пакет, с особой торжественностью протянул его:

— Дора, здесь деньги, хорошие деньги. Отдохните, насладитесь жизнью, купите себе… бриллианты! — И вдруг хитро подмигнул. — Пока наш Веньямин пустяками занимается, я тоже посещу Харьков.

Все рассмеялись, напряжение рассеялось.

8 июля по старому, или 21-го по новому стилю, 1904 года, по мнению террористов, должно было стать последним днем пятидесятивосьмилетнего слуги царя и отечества Вячеслава Константиновича Плеве.

Зато Азеф был уверен, что все покусители из Боевой организации будут арестованы и посажены в Петропавловскую крепость.

Швейцер, главный химик боевого отряда, проживал по паспорту подданного Великобритании в фешенебельном Гранд-отеле. Все его насельники должны были бы молить Бога, чтобы в люксе на втором этаже не разбилась какая-нибудь пробирка. Иначе пуд взрывчатки снес бы отель с лика земли. Всю ночь Швейцер готовил бомбы.

Пронесло, не взорвалось. Ранним утром, когда все в столице спали, кроме дворников, убиравших конские лепешки, к Гранд-отелю подъехал Дулебов. Швейцер выглянул в окно, спустился с громадным чемоданом, набитым бомбами, и уселся на место пассажира.

Коляска потащилась с печальной скоростью погребальных дрог (чтоб не рвануло!). И все же чемодан был вовремя доставлен на Ново-Петергофский проспект. Здесь уже давно страдал Савинков и нецензурно вспоминал Сазонова, который должен был принять бомбу, а сам как сквозь землю провалился. Ожидали сорок минут — пропал боевик. Но на Курляндской улице давно должна киснуть в ожидании смертоносных снарядов неразлучная пара — бестолковый Боришанский, юный и тоже бестолковый Сикорский. Каляев ждал на Рижском проспекте.

Поезд к государю отходил ровно в десять, надо было торопиться раздать снаряды, а метальщикам занять свои номера.

Дулебов, рискуя взлететь на воздух, погнал лошадей, и коляска болталась и подпрыгивала по булыжной мостовой.

Каляев был на месте, и он с каким-то сладострастием принял бомбу, завернутую в тряпку, и даже похлопал слегка по боку, словно это был сладкий фрукт, ласково сказал:

— Ах, как я тебя люблю!

Дулебов расхохотался, подумал: «Ну, совсем рехнулся!» — и отправился дальше, к дружной парочке — Сикорскому и Боришанскому. Увы, их на месте не было, они не дождались. Дулебов снова бесплодно ждал и нервничал. Неподалеку прохаживался городовой и бросал на Дулебова нехорошие взгляды. К ужасу Дулебова, городовой направился к нему и строго сказал:

— Ты чего здесь околачиваешься?

Дулебов слезливым голосом отвечал:

— Возил, возил барина, а он ушел, не заплатил и не желает возвращаться.

Городовой приказал:

— Давай трогай! Плакали твои денежки.

Дулебов, матерясь, как профессиональный извозчик, понесся обратно, надеясь хотя бы теперь встретить Сазонова. Нет, не встретил.

Вскоре карета Плеве пронеслась на вокзал мимо Каляева, но тот бомбу швырять не стал: диспозиция была нарушена полностью и нового приказа не поступало.

Согласно уговору, боевики собрались у Смоленского кладбища.

Савинков, как мудрый учитель, решил подбодрить своих птенцов:

— Не унывать, Плеве осталось жить ровно неделю, не больше!

В это время обнаружился Сазонов, который перепутал место встречи. Он готов был плакать от неудачи. Савинков успел остыть от гнева и ободряюще заверил:

— Следующий раз твое имя войдет в анналы истории!

Сазонов отвечал:

— У меня на руках большое лесоторговое предприятие: отец сейчас недужит, убытки тысячные несем. Думал, сегодня освобожусь и наконец делом займусь, а тут опять волынка…

Каляев, у которого в прежней, допартийной, жизни в кармане гроша ломаного не было, с раздражением сказал:

— Вы не разумеете: усех денег не заробишь! А заробишь, так на виселицу не потащишь.

Савинков цыкнул:

— Янек, что за неуместные разговоры? — Деловито распорядился: — Товарищи, «апельсинчики» прошу вернуть… Сюда, пожалуйста, осторожней складывайте в чемодан.

Каляев поцеловал бомбу, словно прощался с любимой:

— Другий раз желаю тебе вэсолэй забавы! — и передал Швейцеру.

…Швейцер скрипел зубами от бешенства и опять всю ночь, борясь со сном, потел над бомбами. Теперь он уже разряжал их. Постояльцы должны были благодарить Бога, что утром проснулись живыми.

Азеф отсиживался в спокойном Вильно и ждал развития событий. Он боялся, что боевики потребуют от него более активного участия в покушении на Плеве. Боялся, что Департамент полиции прикажет ему ехать в Петербург, дабы быть ближе к готовящемуся покушению на Плеве, с тем чтобы предотвратить его. Но никто ничего не требовал: боевики тяготились диктатом заслуженного революционера и радовались отсутствию Азефа.