Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Азеф отозвался народной мудростью:

— Да, ср… и рожать нельзя обождать. Только на «Цесаревича Алексея» ты опоздал…

— Вот и хорошо! — расцвел Карпович. — Вы как сказали про шимпанзе в трусиках, так мне сразу расхотелось. Чего в этой Америке делать? — Весело рассмеялся. — Вы мне хороший паспорт сделали, я пока у вас тут поживу.

— «Последняя страсть Соньки Золотой Ручки» понравилась?

— Замечательная фильма! Можно я завтра еще раз посмотрю?

Генерал Герасимов писал в мемуарах, что благодаря Азефу «никакие планы террористов не нарушали» его сна. «Некоторые из этих планов становились мне известны буквально с первого момента их зарождения. В результате — на каждом шагу мероприятия террористов натыкались на стену моих контрмероприятий… Организация полиции брала верх над организацией революции».

Но сам Азеф твердил:

— Я устал, я больше не могу работать! Я хочу, наконец, жить спокойно, как частный человек.

Герасимов был вынужден согласиться:

— Хорошо, Евно Филиппович, я принимаю вашу отставку. Ваши заслуги перед Россией велики. За вами сохраняется жалованье, которое теперь делается пенсией, — тысяча рублей в месяц.

…Азеф уехал за границу и порой писал Герасимову. Осенью письма стали тревожными. Азеф сообщал, что идет суд между ним и его обвинителем Владимиром Бурцевым. Но все руководители партии стояли за Азефа горой, и поэтому надо было ожидать приговора Бурцеву, «как клеветнику, вносящему разброд в дело революции». В этом случае Бурцев должен был застрелиться.

И вдруг в ноябре 1908 года на секретной петербургской квартире Герасимова появился Азеф. Он пришел без зова, без предупреждения, прямо с поезда. Вид его был самый прискорбный: осунувшееся лицо со следами бессонных ночей.

— Что с вами, Евно Филиппович? — удивился Герасимов.

— Александр Васильевич, миленький, я пропал! — воскликнул Азеф. — Меня ждет судьба застреленного Татарова или повешенного Гапона. Всю жизнь я охотился за террористами, теперь они охотятся за мной. Бурцев добился суда, но, когда понял, что проигрывает, выбросил самый сильный козырь: зачитал собственноручные показания бывшего директора Департамента полиции Лопухина. Я ведь, на свое несчастье, встречался с ним. Теперь вызывают на суд Лопухина, и если он подтвердит написанное о моем участии в борьбе против террора, то я буду непременно убит. Как быть? Помогите, ради бога, Александр Васильевич.

Герасимов погрузился в размышления. Наконец, решительно произнес:

— Вам надо сходить к Лопухину! Его правительство обидело. У него были столкновения с крупными чиновниками, включая самого Столыпина. Он стал единственным директором Департамента полиции, которому после отставки не сохранили жалованье и не назначили сенатором. Неужто свое озлобление он перенес на вас? Поговорите по душам, ведь вы, в конце концов, когда-то ему жизнь спасли.

— Ах, у меня нет и малейшего желания идти к этому типу! Ведь он уже написал донос…

— Но это надо сделать ради вашего спасения. Не исключаю, что Бурцев прочитал на суде письмо, которое сам сочинил.

…Вскоре Азеф вернулся. Он с крайней досадой сказал:

— Лопухин принял меня как почтальона — в передней, говорил сквозь зубы. Ясно — он готов выдать меня террористам.

— Хорошо, Евно Филиппович, садитесь за стол, закусите, вина выпейте. А я слетаю к Лопухину, у меня с ним добрые отношения. Ведь на нынешнюю должность — начальника охранки Петербурга, именно Лопухин меня рекомендовал.

Лопухин встретил Герасимова радушно, с надеждой спросил:

— Вы не от Столыпина? Он обещал мне назначение…

— Нет, увы! Я по делу Азефа. Неужели вы готовы предать секретного сотрудника, который столько сделал для империи? Ведь он даже вам однажды спас жизнь.

Лопухин отмахнулся:

— Это все вранье Азефа! Нас он предавал террористам, террористов предавал нам.

— Все, что вы знаете об Азефе, является государственной тайной. И если вы явитесь на суд и раскроете эту тайну, вы, сударь, совершите уголовное преступление, за которое придется отвечать.

Лопухин задумался и решительно сказал:

— На суд я не поеду. Но если меня спросят, скажу правду. Я не привык лгать.

Стало ясно: Лопухин решил предать Азефа. И это было очень странно, потому что бывший директор департамента человеком был ответственным, свои слова и поступки взвешивал тщательно. За всем этим стояла какая-то тайна, Лопухин что-то не хотел или не мог сказать.

Лопухин обманул, он все-таки поехал в Лондон, где проходил суд над Азефом. Как сообщила агентура, Лопухин имел встречу с членами ЦК партии эсеров: с Аргуновым, Черновым, Савинковым. Это было странное совещание: личный друг Плеве заседал с его убийцами!

Впрочем, негодяйский поступок дорого обойдется Лопухину.

Ну а пока что судьба Азефа была решена: террористы приговорили его к смерти. Они опубликовали этот приговор. Вся мировая пресса с упоением печатала статьи об «ужасах и преступлениях русской полиции». Имя Азефа, столько сделавшего для своей родины, на десятилетия вперед было оплевано и оболгано. И сделали это те, кто были настоящими врагами великой России. Ложь — давнее оружие негодяев.

Герасимов передал Азефу несколько паспортов, и тому удалось благополучно скрыться от боевиков, жаждавших его прикончить. Случилось это в ноябре 1908 года. В Россию Азеф больше никогда не возвращался. После многомесячных странствий он прочно осел в Берлине под именем купца Александра Ноймайра.

Столыпин доложил государю историю, которая взбудоражила всю Европу. Премьер-министр напомнил о той помощи, какую оказал Азеф политической полиции, о десятках предотвращенных им покушений, в том числе и на жизнь самого государя.

Николай Александрович возмутился:

— Азеф — настоящий патриот, а вот Лопухин — негодяй. Когда вернется в Россию, отдать его под суд.

В феврале 1909 года за разглашение служебной тайны и за пособничество партии террористов суд приговорил бывшего директора Департамента полиции к четырем годам каторги. По указанию государя каторга была заменена ссылкой в Сибирь.

…Великая империя шаталась, чтобы спустя несколько лет рухнуть в обломках и человеческих стенаниях. Те, кто рушил империю, погибнут первыми.

Рождество 1917 года, Берлин. Мировая война еще длилась, но витрины магазинов украшены ветками хвои, шелковыми лентами, детскими игрушками.

По широкой Лейпцигерштрассе неспешно шел прилично одетый, высокого роста человек. Было ощущение, что никаких дел у него нет, что нигде его не ждут и торопиться ему некуда. Это был Евно Фишелевич Азеф.