Валентин Лавров - Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

Соколов повел какую-то молодую даму, весьма рослую, с тем особым костяком лица, который нередко бывает у певиц. Она недавно поступила в труппу Большого театра, сладострастным взглядом облизывала Соколова и что-то басила о Шаляпине, который якобы хвалил ее голос и пытался назначить свидание.

Официанты зашевелились, стулья задвигались по зеркальному паркету. На сцене музыканты заиграли Чайковского — «Времена года». Почему-то начали сразу с «Декабря».

Впрочем, божественный Чайковский не заглушил звуки серебряных ножей и вилок, тонкий звон хрустальных бокалов. Официанты хлопотали возле гостей.

Но вот с бокалом в руке поднялся великий князь Константин Романов, и все сразу стихло. К. Р. мягким, задушевным тоном произнес:

— Дорогие друзья! В наш сухой, рассудочный век приятно встретить на жизненном пути такого отзывчивого человека, как наша очаровательная хозяйка. Она не только на редкость красива, она переполнена благородных чувств, она альтруистична, она помогает бедным людям, а ее взгляды на жизнь самые передовые. Подымем первый бокал в честь удивительного творения Божия — пьем за Евгению Александровну! Виват, друзья!

— Виват, виват! — Выпили дружно, налегли на закуску.

Затем говорил Сипягин:

— Наступает новый век, век технических революций и социальных перемен. Предлагаю выпить за государя, который, уверен, осуществит те перемены, к которым его призывают лучшие люди России.

Со всех концов стола послышались крики:

— Ура! Да здравствуют демократические перемены!

Когда все выпили, поднялась Ольга Книппер, заверещала:

— Я, ваше высочество, в восторге от ваших последних стихов. Я в «Ниве» их видела и переписала себе. Позволите познакомить с ними присутствующих?

— Буду польщен.

Книппер прижала руки к груди и проникновенно прочитала действительно прекрасные строки:

Гости в искреннем порыве захлопали в ладоши:

— Какие замечательные стихи.

Соколов согласился:

— Всяким бальмонтам и брюсовым далеко до К. Р.!

Великий князь был растроган.

— Я эти стихи написал в нынешнем июле, когда был в Новгороде, ушел один ночью гулять. Кругом меня все спало, и я загляделся в эту беспредельную глубину неба, и вдруг по его черному бархату прокатилась яркая огненная комета. С необыкновенной и прежде не испытанной силой я ощутил всю пугающую беспредельность космоса. Вернулся в дом, сел за стол и почти сразу, без помарок записал.

Соколов сказал:

— Пьем за великого князя и за великого поэта, дорогого К. Р.!

Дружно осушили бокалы. За столом сделалось уютно. Званый ужин пошел далее как по маслу.

На другой день Азеф отправился в Добрую Слободку, что между Чистыми прудами и Садовой-Черногрязской.

Супруги Аргуновы жили в большой, удобной квартире на третьем, последнем этаже старинного кирпичного дома с телефоном и водопроводом.

Жена Аргунова, Мария Евгеньевна, крупная женщина с обширным бюстом, чистым, белым лицом, — дама из тех, которых называют русскими красавицами. Она радушно улыбнулась:

— Какой приятный молодой человек! Я много слыхала о вас положительного! Как вас прикажете называть?

Азеф важно кивнул:

— Называйте меня просто — Иван Николаевич.

— За стол, за стол, — заворковала Мария Евгеньевна. — Грибки, селедочка с горячей картошкой, прошу!

Аргунов плотоядно потер ладоши:

— Мамочка, эта закуска провокационная, кхх-кхх!

Мария Евгеньевна подозрительно посмотрела на мужа:

— То есть?

— Провоцирует выпить! Под такую закуску по рюмочке чистой пропустить — эх, восторг чувств… Ну, мамочка, не жмоться, в честь гостя поставь графинчик.

— Вот, кувшин пива стоит!

— Пиво микробы не убивает, а размножает! Принеси графинчик, мамочка…

Азеф поддержал:

— Не повредит — по рюмке!

Мария Евгеньевна боялась за мужа — он не знал меры, и порой с ним случались казусы неприятного рода. Вздохнула, ушла на кухню, в потайном углу взяла бутылку перцовой, отбила сургуч с пробки и перелила в графин. Выпили по первой:

— За свободную Россию!

Обедали, играли в карты, привычно ругали правительство. Аргунов, запивая домашний окорок светлым пивом, говорил:

— Первоочередная задача — объединение всех кружков, разделяющих нашу социальную программу, кхх.

Азеф поинтересовался:

— А что, программа уже выработана?

Аргунов замялся:

— Как сказать? Так, некоторые наметки.

Азеф, ритмично рубя воздух вилкой, изрек:

— Программу надо разбить на три основных раздела. Первый — политическая и правовая области. Тут мы обязаны провозгласить полную свободу во всех областях человеческой деятельности: свободу передвижения, слова, бесцензурную печать, свободу стачек и забастовок, неприкосновенность личности и жилища.

Аргунов спросил:

— А как с избирательным правом?

Азеф глубокомысленно ответил:

— Нужно провозгласить всеобщее и равное избирательное право для всякого гражданина, не моложе двадцати лет, и закрытую подачу голосов. Каждая нация имеет право на самоопределение и пропорциональное представительство в парламенте. — Азеф почесал ноздрю. — Что еще? Ах, мы едва не забыли про государственную и финансовую политику.

— Тут необходимо ввести прогрессивный налог на доходы и наследство, — добавил Аргунов. — Богатых надо прижимать — всячески и везде. Богатые вредны уже тем, что вызывают раздражение окружающих. Не исключаю, что все богатства следует изъять в пользу бедных.

Азеф продолжил:

— Надо декларировать заботу о физическом и психическом здоровье трудящихся. Продолжительность рабочего дня, условия проживания, питание — все эти вопросы надо включить в программу нашей партии.

Аргунов восхищенно смотрел на Азефа:

— Какая же у вас замечательная голова! А мы с товарищами много спорили по поводу программы, но толку было мало. А вот вы — раз, и готово! Важнейший документ обрел зримые формы. Я сейчас же запишу ваши мысли, кхх.

Азеф самодовольно крякнул, подумал: «Какие же вы, революционеры, тупые, а беретесь судьбу империи изменить!»

Аргунов, забыв про перцовку, торопливо мелким, с большим наклоном вправо, но все же удобочитаемым почерком исписал страничку. Протянул ее Азефу: