Николай Свечин - Восьмое делопроизводство

Лоренцев перевел дух и вдруг заговорил о другом:

— Вот скажите, Алексей Николаевич: как вам служится после девятого января тысяча девятьсот пятого года?

— По-всякому, — лаконично ответил статский советник.

— Нигде не свербит?

— Бывает.

— Меня поразил тогда цинизм власти. Той власти, которой я присягал! Помните встречу государя с рабочими в Александрийском дворце? Девятнадцатого января, через десять дней после ужасного кровопролития, где русские стреляли в русских. Помните?

— Что именно я должен помнить? — хмуро уточнил статский советник.

— А слова нашего помазанника. Он сказал: «Заявлять толпой о своих нуждах преступно. Я верю в честные чувства рабочих людей и потому прощаю им вину их». Черт бы его драл! Убил ни за что кучу народа, а потом их же и прощает! Где у нашего царя совесть?

— Но ведь заявлять требования скопом действительно противозаконно…

— Вот! — взвился атаман. — Вот вы и нашли отговорку. Опять имение помогло. Потому и служите без угрызений, их рента прикрыла. А нам, кто нищие, куда деваться?

— Сотни тысяч служат за жалование и даже жизни отдают, — напомнил Лыков.

— Да? А потом их, как Зубатова, на свалку?

— Сергей Васильевич сунулся в большую политику. Начал плести заговор за спиной Плеве, подрядился у Витте изготовить фальшивые письма из провинции… Сам напросился. Хотя, конечно, для полицейского дела это невосполнимая потеря. Зубатов один умнее всего нашего министерства.

— И сейчас едва сводит концы с концами на мизерную пенсию, — подытожил Лоренцев.

— Положим, пенсия у Сергея Васильевича приличная, усиленная. А вот то, что такой ум пропадает, хуже всего. Я имею в виду, для трона.

Губернский секретарь вздохнул и затравленно посмотрел на статского советника. Того продрало от такого взгляда. Вдруг передумает и застрелит? Максим Захарович прочитал эту мысль и горько улыбнулся:

— Не надо дрейфить. Сейчас договорим до конца, у меня к вам поручение. Потом вы уйдете, а я останусь. Посижу еще здесь, а затем…

— Может, сдадитесь? Суд когда еще будет. Да и насчет веревки я погорячился. Прямых свидетелей, как вы убивали, нет. Литвиненко вас не выдаст. Скажете, где прячете деньги, и получите снисхождение.

— Тьфу! Плевал я на ваше снисхождение. Жаль. Такое дело сорвалось…

Лоренцев понурил голову. В этот момент Алексей Николаевич мог бы прыгнуть и схватить атамана. Но он об этом даже не подумал…

— Вы хотели дать мне какое-то поручение, — напомнил он мазу.

— Да. Прошу вас повидаться с Ксаверием и сказать ему, что наши деньги у того человека, который делал паспорта. Пусть брат, когда выйдет из заключения, идет к нему. Тот все отдаст!

— Передам.

Двое калиброванных людей снова надолго замолчали.

— И то верно! — вскинулся наконец сыщик-налетчик. — Обсудим судебные перспективы. Что вы сможете мне пришить? Практически ничего.

— Так уж и ничего, — возразил статский советник. — Первые эксы банда совершала без вас, вы лишь организовывали. Верю. Но, когда ваших ребят начали отстреливать и помощников осталось мало, пришлось вам самому взяться за ремесло. С винтовки, что вы бросили на дороге, мы сняли отпечатки пальцев. Ваших пальцев. Так что покушение на разбойное нападение уже в кармане.

— Мы просто ехали по дороге, какой разбой?

— Максим Захарович, не держите меня за дурака. Мы склонили кассира сиротского института к признанию.

— Какого еще кассира?

— Которому вы пообещали половину из экспроприированных сумм. С кассирами вы всегда говорили лично. Ведь они требовали гарантий. А какие гарантии могли дать Толя Божья воля или Лева Живорез? Нет, только атаман, вежливый, умный, мог убедить тех глупцов довериться налетчикам. Потом их убивали на гранде. Убили бы и этого, из сиротского института, если бы мы не вмешались. Я рассказал человеку, что его ждало. И что ждет, если он не покается. Вы бы пришли и завалили свидетеля, разве не так? А мы обещали защиту. И кассир вас выдал. Это улика для суда.

— Ну, покушение на разбой. Пускай. Много не дадут.

— Еще вооруженное сопротивление полиции и убийство шоффера.

— Его кончил Лева, при чем тут я?

— Вы атаман, Полченинова могли убрать только по вашему приказу. Суд присяжных хоть и отводит часть обвинений, но здесь, скорее всего, согласится с прокурором. И что мы имеем в итоге?

Лыков стал загибать пальцы:

— Убийство в составе шайки по предварительному сговору, покушение на разбойное нападение, вооруженное сопротивление полиции и теперь еще ваше появление здесь в роли нотариуса. Вы случайно настоящего-то не зарезали? Да? В таком случае, Максим Захарович, дела ваши швах. Бессрочная каторга в лучшем случае. Или надеетесь сбежать?

— Даже если сумею, то прежней лафы уже не будет, — тихо заговорил Лоренцев. — Прятаться всю жизнь?

— Многие уголовные так и делают, — напомнил сыщик.

— Да только я не обычный уголовный! Был шанс, был. Требовалось вовремя остановиться. Но куши попадались какие-то недостаточные… Там тридцать тысяч, тут восемнадцать… Про билеты пятьдесят девятого года я узнал слишком поздно. Грабанул бы их, все было бы по-другому. Мне как атаману полагалась половина. И вот псу под хвост…

Губернский секретарь поднял на Алексея Николаевича полный ненависти взгляд:

— А теперь идите. Кончен наш разговор. Видеть вас больше не могу!

Статский советник не стал испытывать судьбу и быстро выскочил наружу. Дверь за ним закрылась, и через тридцать секунд раздался выстрел.

Лыков повернулся к начальнику Летучего отряда:

— Леонид Константинович, все кончено. Вызывайте труповозку.

Алексей Николаевич приехал в Москву, явился в Таганскую тюрьму и вызвал на допрос Ксаверия Литвиненко. Тот пришел настороженный:

— Опять бить будете? Я прокурору сказал про тот случай.

— И что прокурор?

— Обещал открыть против вас судебное преследование.

Лыков отмахнулся:

— В первый раз, что ли? Никогда мне ничего за это не было, и теперь не будет.

— Сатрапы! — истерично выкрикнул налетчик. — Придет наше время, за все заплатите.

— Ты чего, дурак? В революционеры записался? Мало тебе своих дел? На, смотри.

Алексей Николаевич вручил арестанту фотокарточку мертвого Лоренцева.

— Я для этого приехал. Чтобы ты знал, что твой брат умер.

Литвиненко потемнел лицом.

— Уже и про брата знаете?

— Он сам мне признался. Перед тем как…

— Убили, значит, брательника… Кто это сделал?

Лыков рассказал. В том числе передал, у кого хранятся награбленные шайкой деньги. Закончил он так:

— Я сделал, что мог. Пытался вывести его живым из того хранилища. Максим Захарович отказался.

— Почему?