Николай Свечин - Восьмое делопроизводство

— А появятся новые! — зло ответил Столыпин. — И как быть с ними? Кончится это когда-нибудь или нет?

— Преступления не кончатся, покуда живо человечество, — философски заключил директор Департамента полиции.

— В таком случае требую еще усилить борьбу с проявлениями терроризма, — скучным голосом объявил премьер. — Под личную вашу ответственность. Свободны!

Правоохранители гурьбой вышли в приемную и дружно загалдели:

— Под нашу ответственность оно, конечно, легко сказать… А ты попробуй сделай! Прежнюю Россию не вернешь. А так-то все верно, мы разве против?

Белецкий фамильярно полуобнял Лыкова и сказал со смехом:

— А я уж подумал, Петр Аркадьич сейчас прикажет вам искоренить всех экспроприаторов в российском государстве. Ко вторнику.

— Я и сам к этому приготовился, — ответил статский советник. — А что? Голому одеться только подпоясаться. Прикажут — и будешь искоренять.

Зуев шел молча, на лице его была написана одна мысль: быстрее бы в Сенат!

Начальники отправились в курительную комнату, а Лыков поплелся в Восьмое делопроизводство. Зашел в кабинет и обомлел: за столом сидел Лебедев и радостно жмурился.

— Алексей Николаич! Дома-то как хорошо…

— Нагулялся по заграницам? — обрадовался сыщик. — Мне теперь вольную дадут?

— Что, понял, как тяжел хлеб делопроизводителя? Это тебе не с наганом по подворотням бегать. Тут голова нужна.

— Раз ты вернулся, ты и подписывай, — статский советник бухнул перед коллежским стопку бумаг. — Я уже третий день тяну, рука не поднимается визировать такую глупость.

— Что это? — Лебедев нацепил очки и стал вслух читать циркулярное письмо:

— «Нами усматривается, что полицейские управления в соблюдении в канцелярских потребностях самой строгой экономии не всегда бывают бережливы…» Это кем усматривается?

— Товарищем министра внутренних дел шталмейстером генерал-лейтенантом Курловым.

— И давно он спохватился?

— Ты дальше читай, — прикрикнул на приятеля сыщик. Лебедев продолжил:

— «Так, для сношений не только с начальственными лицами, но и с другими полицейскими управлениями и полицейскими чинами употребляются бланки, печатанные на бумаге большого формата и высшего достоинства, приобретаются цветные карандаши, ручки для перьев в большом количестве, конверты и т. п. и даже пишущие машины…» Это же бред!

— Отвык там от начальственного бреда? — язвительно заметил Алексей Николаевич. — Привыкай. Вспомнишь тогда, насколько хорошо дома.

Василий Иванович покрутил шеей, словно ворот его душил. И дочитал до конца:

— «Предлагается в целях экономии канцелярских затрат принять следующие меры: печатные бланки заменить мастичным штампом; пользоваться, где можно, чистой бумагой из старых дел и нарядов; изъять из оборота канцелярий высшие сорта бумаги; избегать приобретения пишущих машин, ограничиваясь собственноручным изложением. Также употреблять для переписки бумагу возможно более простую и небольшого формата». Э-эх…

— Что, пахнуло русским духом? Встречал ли ты что-либо подобное в берлинской полиции?

Лебедев встал:

— Тут за полгода моего отсутствия с чаем хуже не стало?

— Лучше стало, Василий Иваныч. Я разницу между твоим и моим жалованием употребил на покупку фамильных сортов.

— Узнаю богача Лыкова. Угостишь?

— Соскучился?

— Не то слово. В Англии тоже пьют чай, но такой дрянной!

— Они еще молока туда добавляют, — подхватил Алексей Николаевич. И два друга хором констатировали:

— Варвары!

Жестокосердный Лыков заставил Лебедева завизировать циркуляр об экономии канцелярских расходов и лишь тогда отвел его в чайную комнату.

Закончил день статский советник прогулкой по Английской набережной. Он вел под руку Азвестопуло. Сергей два дня как выходил из дому, но еще нуждался в провожатом.

— Так значит, я теперь не помощник делопроизводителя? — нудил грек. — И сколько рублей на минус?

— Двадцать пять.

— Вот перейду в таможенники, будут знать. У них на премиальных можно сколотить целое состояние! Помните, как я в Одессе?

— Сергей, брось жаловаться, — укорил помощника шеф. — Тебе и пособие выделили, и лекции скоро будешь читать кандидатам в городовые. Маузер лишний толкнешь. Живи и радуйся, покупай серебряные ложки…

— Ладно. Это я так, в шутку. Ноги ходят, и слава богу. Трудно далось мне это дознание.

— Да уж… — посочувствовал помощнику шеф. — Ты в полиции уже давно, и лишь одна контузия была. А тут подряд две дырки. Скоро меня догонишь такими темпами.

— Угу. Еще скалкой по голове настучали. Считайте, вторая контузия.

Сыщики посмеялись, потом Сергей посерьезнел:

— Вот с Лоренцевым мне непонятно.

— Что опять не так?

— Вспомните его банду. Литвиненко, Бубнов, другие — это же волки. Зверье, ничего человеческого в них не осталось. Но ведь командовать волчьей стаей может только волк. Самый злой и самый сильный. Как же они приняли главенство Максима? Он и меня, и вас пощадил. Жалко стало штучных людей убивать, вишь ты! Не похоже на обычаи хищников. Если он такой мягкотелый, почему волки не сменили главаря?

— Ну во-первых, стаей командует волчица, а не волк. Во-вторых, шайка Лоренецева во многом особенная. Он их всех лично арестовал, а потом отпустил. И не просто отпустил, а сбил в дисциплинированный отряд. Отпетые головорезы подчинились Максиму Захаровичу не как самому сильному, а как самому умному. Необычная банда, не похожая на остальные… Рассуди. На дело они ходили редко, зато риски оказывались минимальными. Это потому, что атаман все заранее разузнал, продумал, подготовил. Добычу брали такую, что сыщикам не подкопаться. Налетчики жили под своими именами, полиции не боялись. И при том денег полные карманы! Из захваченного атаман присваивал половину, а остальное ребята делили между собой. На пятерых! Десятки тысяч рублей каждому. Можно кататься как сыр в масле, кутить месяцами. Главное — не общаться с другими уголовными и слушаться вожака, он прикроет от сыскной. Где еще найдешь такую лафу?

Двое оперлись о гранитный парапет и долго смотрели: на дворец Меньшикова, Румянцевский обелиск, строгое здание Академии художеств. Потом Азвестопуло заговорил:

— А вот еще о чем я хотел спросить вас серьезно…

Помощник даже отодвинулся от шефа, набычился, как на допросе опасного преступника.

— Чего опять? — насторожился Лыков.

— Вы ведь старше меня намного. Скажите: в чем главная загадка жизни?

Алексей Николаевич ответил сразу, словно его самого давно занимал этот вопрос:

— Ты прав, такая загадка есть. Вот ты молодой, дети маленькие, время катит ни шатко, ни валко. А потом оглянулся вокруг: дети выросли, а ты уже старый. Когда это случилось? Как?