Дарья Дезомбре - Сеть птицелова

– Что вам угодно, мадемуазель?

– Мне угодно… – на секунду задумалась Дуня, а потом бросилась к ближайшей яблоне и отломала ветку. – Мне угодно знать, что вы рисовали давеча на песке…

Она попыталась изобразить на земле у крыльца те же узоры, что видела у ручья.

Повар пожал плечами:

– Я задумался.

– Задумался, и ничего боле? – нахмурилась Дуня, не желая так просто сдаваться.

– Вам кажется, что повар не имеет права задуматься над своей судьбой? – Губа вновь поползла вперед, ее обладатель явно обиделся. – Или полагаете мою жизнь со старым графом исполненной приятности?!

Дуня ничего не ответила на сей провокационный вопрос, лишь вопросительно вскинула рыжую бровь: мол, а разве не так? Молчаливый вопрос оказался лучшею тактикой.

– Извольте. Меня позвали в эту варварскую страну, чтобы я научил вас искусству гастрономии. И мы с молодым графом понимали друг друга с полуслова: он предоставлял мне средства, чтобы покупать пармский сыр в лавке у господина Корацци, а коровье масло – в Изиньи. Эти детали кажутся мелочью людям несведущим, но я… – Повар резко замолчал и сделал вид, что стряхнул пылинку с широких манжет своего уже изрядно оборванного камзола. А затем вновь поднял водянистые глаза на Авдотью и заявил с убежденностью фанатика: – Случайности – удел невежд. Да! Вы сами изволили присутствовать на ужинах у Счербитски, так скажите: разве вас дурно кормили?

Дуня примирительно улыбнулась:

– Ужины и обеды в доме ваших покровителей были лучшими в уезде.

– В губернии, мадемуазель! – поднял вверх палец повар. – Помните наших маринованных устриц на закуску? А тушеные бараньи хвосты под испанским соусом?

– Вам особенно удавалась птица, – польстила ему Дуня.

– Приятно, что и в этой глуши найдутся люди, способные оценить настоящее мастерство! – фыркнул он. – Пулярка в полутрауре – приходилось лучинкой проделывать в грудке отверстия и в каждое вложить по ма-а-а-ленькому ломтику трюфеля. Черного трюфеля, мадемуазель, отсюда и полутраур! А слоеный пирог из жаворонков? Для него одного следовало опалить и ощипать восемь дюжин птах и нашпиговать их же требухой с пряными травами… О, мадемуазель, какие были времена!

Повар чуть не плакал, но Дуня, которой уже изрядно надоела лекция на гастрономическую тему, решилась его прервать.

– Так что же изменилось? У вас закончились нужные продукты?

– О если бы, мадемуазель! С этим я бы смирился, времена-то военные. В конце концов, можно приготовить отличные блюда и из бланшированных огурцов и цыплячьей печени, но генерал… – Губа повара задрожала, и Дуня испугалась, что он и верно разрыдается. – Он ноне известный патриот и наложил запрет на французскую кухню! Каждый день требует от меня щей да редьку с луком в конопляном масле! Извольте видеть, сегодняшнее меню: каша пшенная с грибами на второй завтрак; «обертки» [31] Пироги из капустных листьев с грибами, сваренные в маковом соку. и протертый горох на обед. Кисель на десерт, мадемуазель, и не забудьте вареную репу в меду на ужин! А когда я готовлю их со всем возможным искусством, он ругает меня на чем свет стоит и кидает то столовым прибором, то столовым фарфором, обзывая невеждой, позорящим русскую кухню!

Дуня с трудом сдержалась, чтобы не расхохотаться! Похоже, у отставного генерала была с французом своя война – кухонного свойства.

– И все же… – вернулась она к волнующему ее сюжету, – те узоры на песке…

– Это узоры моей родины, – вздохнул с невыразимой печалью повар. – Я эльзасец. У нас такими часто украшают миски да ложки – простой деревенский рисунок. Мне было грустно. Я размышлял. – И повар поджал губу, будто ставя точку в беседе.

– Насколько я помню, вы уж года три как у Щербицких на службе? – невинно поинтересовалась Дуня.

– О нет, мадемуазель. Я здесь всего год… – скривился он. – И, осмелюсь предположить, этого более чем достаточно.

Дуня кивнула: она и сама не верила, что чудаковатый повар, как бы хорошо тот ни умел обращаться с ножами, оказался убийцей маленьких девочек. Но узоры… Не могли же они быть чистой случайностью!

– Это, должно быть, печально, – улыбнулась как можно ласковее Авдотья. – Неужели в уезде нет ни одного соотечественника, дабы разделить вашу тоску по родине?

– Могу ли я узнать причину ваших расспросов, мадемуазель? – не поддался на ласку эльзасец.

Авдотья на секунду задумалась, стоит ли. Но решила, что новость и так скоро дойдет до Щербицких дворовых.

– Погибла девочка, – сказала она, продолжая безотчетно рисовать на песке и верно незамысловатые завитушки. – Ей обрили голову и… изрезали кожу. Вот таким узором.

– Бедное дитя. – Повар постоял некоторое время раздумывая, а потом добавил: – Я ничего не знаю про порезы. И не знаком ни с одним соплеменником в Трокском уезде. Но я знаю, кому понадобились волосы девочки. Да, я думаю, что знаю.

– Он уверен, что волосы сбривались на продажу.

Они сидели вкруг стола за ставшим традиционным чаем с «калатчом». Пустилье попросил разрешения выкурить трубку и теперь стоял в дверях беседки – весьма неграциозным силуэтом на фоне угасавшего за противоположным берегом светила. С той же стороны, из далекой деревни, теплый июньский ветер доносил запах печного дыма и навоза, смешивал его с запахом трубочного табака доктора и нес дальше – вниз по реке.

– У Щербицких, – продолжила Дуня, – имеется крепостной цирюльник, большой искусник. У него-то повар и заказывал себе волосяной парик.

– И где сейчас сей искусник? – поинтересовался де Бриак. Вид у него был озабоченный – история деревенского убийства обернулась много более сложной, чем он предполагал.

– То-то и оно, – вздохнула Дуня. – Один местный помещик – отставной поручик Потасов – оказал не самый теплый прием вашим пехотинцам. Солдаты мародерствовали и спьяну подожгли амбары у барского дома. – Она помолчала. – В ответ Потасов вооружил своих крестьян. И некоторых из оставшихся дворовых Щербицких.

– Бунт? – усмехнулся невесело Пустилье.

Дуня кивнула. Она не стала разглашать прочие детали, коими с ней поделился Фока – бывший денщик, а ныне нелепый лакей старого генерала. Прошел слух, что отставной поручик скрылся в своих лесах – а леса у него были знатные. Что к нему стекается крестьянство из соседних деревень. Что они осуществляют дерзкие нападения на французские обозы, жгут фураж. Самого Потасова княжна знала мало: сосед слыл бирюком. Так и не войдя в возраст старого холостяка, он не принадлежал и к кругу светской молодежи, собиравшейся на лето в Трокском уезде из Москвы и Петербурга. Ни для княжны Липецкой, ни для сестер Щербицких хорошей партии поручик не представлял и посему был малоинтересен.