Дарья Дезомбре - Сеть птицелова

Оставшись одна, Авдотья то и дело смотрела в окно, перебирая ноты на столе. Что же ей сегодня спеть? Впечатлить де Бриака самобытной российской песнью (так в то время звался романс) или исполнить что-нибудь близкое гостю на французском? А как бы было славно, подумалось ей, спеть дуэтом. Голос у Дуни был слабее бриаковского баритона, но, по уверениям всех знакомых дома Липецких, весьма и весьма приятен. Подперев кулачком подбородок, она смотрела в разморенный полуденным зноем сад. Дунины мечты (думает ли он сейчас о ней? Почему не пытается случайно пройти мимо ее окон?) оказались прерваны появлением под окнами княжны, увы, не де Бриака, но Липецкого-старшего в сопровождении старосты и управляющего. На некотором расстоянии от сей триады следовала заплаканная баба. Мужчины вошли в дом, а баба осталась нерешительно стоять на солнцепеке, понурив голову и изредка вытирая концом платка глаза. В руке у нее была зажата соломенная кукла в ярких лоскутах.

Нахмурившись, Дуня кликнула Настасью узнать, что случилось. И та тотчас доложила хозяйке, что баба эта, Фекла, со вчерашнего вечера ищет свою дочь Глашку.

– Помните, барышня, Глашку-то? Носилась во дворе меж амбарами да конюшнями?

Дуня кивнула, но не помнила, конечно же. Она редко приглядывалась к дворовым детям.

– Феклуша все молила старосту отправить деревенских на поиски, но тот мужиков не дал – все на страде. Тогда отец Глашки и муж Феклуши, Григорий-каретник, отправился с позволения барыни с батогами на реку.

– Почему? – внезапно ставшими сухими губами спросила Дуня. – Почему он так скоро стал искать?

– Вот! И староста тоже говорит: ребятишки, мол! Бог их ведает, может, рано с утреца убегла, так никто и не заметил, что спать приходила?

– И что ж Григорий?

– Григорий говорит, Глашка-де осталась с малыми братцем и Анфиской-сестрицей сидеть. Ни в лес, ни на речку, ни в деревню к бабке отлучаться ей было не велено. И девчонка-то, барышня, больно тихая. С детства малахольной считали. Сейчас, к десяти-то годкам, вроде повеселее стала.

– А бабку в деревне проведали? А в ближнем лесу аукались? А погреба с ледниками обошли? – продолжала задавать бессмысленные вопросы Авдотья.

Она вдруг вспомнила Глашку и даже вспомнила, когда видела ее в последний раз – во время варки варений: та вместе с другими старшими детьми из дворовых отбирала битый фрукт и ягоду на маменькину наливку. Большеглазая задумчивая девочка, в слишком широкой для нее рубахе, под которой с трудом можно было угадать очертания тщедушного тела. Уже через год ее засадили бы в девичью – прясть, малахольная иль нет. Но пока большую часть времени она бегала по двору или сидела в теньке, укачивая худыми ручонками соломенную куклу в ярких лоскутах. И еще княжна вспомнила, что мастью девочка пошла не в темно-русого отца, а в белокурую мать, и повязанная темной тряпицей тяжелая коса доходила ей до пояса.

Дуня чувствовала, как похолодели руки, а обернувшись на себя в зеркало, увидела в нем помертвелое лицо с остановившимися глазами. Надобно было бежать – но куда? За де Бриаком с Пустилье? Или броситься в ноги к отцу, признавшись наконец в том, что последние дни искала за его спиной детоубийцу? И что уверилась было по наивности своей, будто найден душегуб! Того более, сам погиб от пули… Как тот, словно упырь из нянькиных страшных сказок, воскрес и украл еще одно дитя.

Дуня вскочила и, не надев ни перчаток, ни шляпки, выскочила в сад, пролетела мимо пруда к беседке, от нее взяла влево, туда, где за пределами господского сада спускались к речке дворовые прачки. Подобрав подол и то и дело хватаясь за сосновый корень или пучок выжженной на солнце травы (и как умудряются они сходить к воде с руками, занятыми деревянными кадками с бельем?), добралась до воды и вместо мостков свернула к песочной отмели. Ставшая еще просторнее в июльскую жару, полоска песка совсем недавно казалась отличным выбором для утренней дуэли.

Дуня вскинула голову – и увидела свой ориентир: парящую в вышине над обрывом белую игрушку беседки. Хорошо, что с шести утра здесь никого не было и отпечатки на песке еще отлично видны. Дуня вглядывалась в них, как охотник – в след зверя по первой пороше. Вот легкий продолговатый отпечаток от лежавших плащей. Барьер. А вот исходная линия, откуда начали сходиться дуэлянты. Следы де Бриака. Рядом – продолговатая отметина, где упал Габих: даже кровь еще не полностью смылась с песка. Вокруг изрядно натоптали те, кто поднял и унес тело барона. Дуня опять перевела взгляд на беседку, пытаясь в деталях восстановить события сегодняшнего утра. Итак, де Бриак стоял вон у того камня, отвернувшись к воде. А здесь – Габих со своей тростью: чуть в отдалении от соперника и секундантов. Утром эта часть отмели освещалась первыми лучами солнца, а сейчас находится в тени обрыва. Дуня сделала шаг вперед. Потом еще один. Вот они! Последние рисунки барона. Дуня села на корточки, чтобы лучше видеть; розовый муслин лег кругом на влажный песок. Треугольник, расходящиеся от него, как от солнца, лучи. А внутри треугольника…

– Глаз, – услышала она у себя за спиной. – Всевидящее око.

– Габих был масоном? – спросила Дуня и поспешно встала.

– Какая разница? – мрачно усмехнулся де Бриак. – Важно, что он не был тем, кого мы ищем. Он убивал своих крестьян. Но не ваших девочек.

– Думаете, она еще жива? – прошептала Дуня.

Не в силах выдержать мольбу в ее взгляде, он опустил глаза:

– Я не знаю, Эдокси. Простите меня. – И добавил через паузу: – Похоже, вы правы. И я ни на что не годен.

Медлить было нельзя. Им пришлось признаться князю.

– Девочка может погибнуть в любую минуту, ваше сиятельство, – говорил де Бриак, стоя рядом с Дуней в батюшкином кабинете. – Нам нужны все мои солдаты и все ваши мужики.

– Следует остановить работы, папà. Остановить страду, – добавила Дуня тихо.

Отец смотрел на нее молча, будто видел впервые. Остановить страду было делом неслыханным. «Здесь такие правила, – вновь вспомнила она ленивый голос Габиха. – Думаете, здешний князь иного мнения о своих крепостных и более видит в них людей? Нет. Мы тут все одинаковы». Если сейчас, дрожа под своим тонким платьем, думала Авдотья, батюшка откажет, значит, Габих прав и они ничуть его не лучше… Она вдруг поняла, что боится, ужасно боится именно этого: не прогневить отца и даже не быть отправленной под домашний арест, а своего невыносимого стыда, если отец скажет «нет».

– Хорошо, – кивнул Липецкий, не отрывая глаз от дочери.

Авдотья, с облегчением выдохнув, продолжила:

– Следует также взять всех собак из псарни и дать им обнюхать куклу девочки.

– Мы подумали, ваше сиятельство, что логично разделиться на небольшие отряды: одних отправить по соседним деревням, других – в поле и в леса. Каждому из отрядов дать по паре псов.