Дарья Дезомбре - Сеть птицелова

Он греб, не отрывая от нее зачарованного взгляда, а она улыбалась в ответ: так улыбается своему мужу молодая жена в первые дни медового месяца – с ощущением общей счастливой тайны. И Этьен, не выдержав, стал нести какую-то чушь, восхваляя свое имение в Гаскони и тамошние виды. Тут улыбка княжны исчезла, и она заявила, что брат ее всегда настаивал на прелести самостоятельности. И что русские дворянки, в отличие от англичанок и француженок, сохраняют и в браке свое приданое, что делает их свободными, да, свободными в выборе сердца. Брат, продолжала Дуня, дал ей читать мадам де Гуж, и она согласна с запрещенной Олимпией: женщина имеет право распоряжаться собой, она равна мужчине, и потому… Глядя в изумлении на свою княжну, Этьен внимал потоку вольнодумных речей, и был окончательно, бесповоротно сражен. В дымчатых глазах Эдокси блестела слеза, вызванная воспоминаниями о брате, но еще в них горело бесстрашие. Бесстрашие и обещание общего будущего. И как же тяжко было ему нынче от него отказываться, вновь мирясь с тем, что ранее он принимал с такою легкостью: с пылью военных дорог, с диареей и вшами, с кровью и близостью бессмысленной смерти!

Де Бриак вздохнул и поймал на себе косой взгляд денщика. Теперь они с Лизье завершали колонну – и ежели майор не покажет людям должного примера, они еще не скоро нагонят своих.

Но едва Этьен собрался пришпорить Азириса, как услыхал за спиной стук копыт, и из-за поворота в облаке пыли явилась прекрасным виденьем рыжая княжна с совсем не ласковым выражением лица. Резко осадив свою Ласточку, она скривилась – бешеный аллюр, взятый ею от ворот имения, отдавался всполохами боли в подреберье.

– Княжна, – снял двууголку с примявшихся кудрей де Бриак. – Счастлив…

– Как могли вы… – задыхаясь от боли и возмущения, перебила его она, – как смели не попрощаться со мной! Где была ваша хваленая галантность, если уж иные чувства не… – Она осеклась.

Дебриаков денщик смотрел на нее с веселым любопытством. Этьен жестом отослал Лизье вперед к остальным, а оставшись наедине, счастливо улыбнулся: он все-таки ее увидел! Она рядом, пусть явно не склонна к пылким объятиям.

– Княжна позабыла, что общается с бастардом. – Этьен спешился, подошел и взял поводья ее лошади.

– Нет, это майор запамятовал, что говорил мне вчера на реке.

Дуня покраснела. Она тоже говорила вчера на реке многое из того, что девушка ее круга…

– Я от своих слов не отказываюсь, – перебил ход ее мыслей де Бриак.

Он также порозовел.

Несколько секунд оба молчали.

– Я приму ваше предложение, Этьен, – торжественно начала Дуня и вновь замолчала, пытаясь сдержать готовые хлынуть из глаз слезы, – единственно в случае победы русского оружия.

Этьен растерянно сморгнул, думая, что плохо расслышал. Победы над Наполеоном? Сердце, только что выбивавшее счастливый галоп, сжалось.

– Вы могли бы выбрать более правдоподобный способ отказа.

Он попытался усмехнуться, но вместо этого просто смотрел на нее, конную, снизу вверх и в который раз не мог оторвать глаз.

Ласточка нетерпеливо переступила грациозными ногами. В нескольких шагах от них он услышал говор и смех. Слов было не разобрать, но он был уверен – солдаты обсуждали своего командира.

– Это не отказ, – между тем произнесла она тихо. – Это, напротив, согласие.

Что за глупое место для объяснений! Этьен вздохнул и снова заговорил тем тоном, что выбирают родители для особенно непонятливых детей.

– Эдокси, вы не понимаете. Наш император властвует над всей Европой. А чем может похвастаться ваш? Поражениями под Аустерлицем и Фридляндом?

– Это вы не понимаете. – Дунино лицо побледнело от возмущения. – Это наша земля, а не Пруссия и не Австрия. Мы не дадим Буонапарту…

Она замерла, не в силах более произнести ни слова. Как же объяснить ему? Россия не государство, могла бы сказать Авдотья, а мир. Здесь, увы, не действуют правила. Россию ведет вперед сила, с логикою не связанная. И потому она вопреки логике принимает предложение, полученное при столь оригинальных обстоятельствах. А Этьен, похоже, и впрямь уверен, что она вздумала над ним потешаться.

– Эдокси, – он снова вздохнул, – да слезайте уже с вашей чертовой кобылы! – А когда она соскользнула с седла прямо к нему в руки, зашептал ей на ухо: – И к черту же вашего и моего государей. Я готов на любые ваши условия, даже самые невыполнимые. Вот… – Он снял с мизинца кольцо. – Возьмите, прошу вас. Торговец в Риме уверял, что этой гемме две тысячи лет, я оправил ее сам. Даже если, – он с грустью улыбнулся, – мой император продолжит свое победоносное шествие по миру, тем самым навек заказав для меня путь к счастию, я буду знать, что оно у вас, и это знание согреет мне сердце.

Дуня сняла перчатку и взяла в руки кольцо. Оно было тяжелым, без свойственных женским украшениям излишеств: овальная камея с женским профилем утоплена в гладкое золото.

– Это Психея, – пожал плечами де Бриак, – по крайней мере, так меня уверял торговец.

Ни слова не говоря, она надела кольцо на безымянный палец. Оно оказалось впору. И, счастливый этим знаком судьбы, не в силах произнести более ни единого слова, он молча взял ее руку и поцеловал, а княжна склонилась над его головой и зашептала ему в макушку:

– Ради Бога, Этьен, вы же обещаете мне беречь себя?

А де Бриак так и не поднимал головы, и они стояли так целую, целую вечность.

А на самом деле – несколько смешных минут седьмого дня, месяца июля 1812 года от Рождества Христова.

И в то время, пока они стоят, смертельно испуганный гением Наполеона русский император скачет из ставки 1-й западной армии в Москву, а едва ли в двустах верстах от застывшего над рукой княжны де Бриака отряд генерал-лейтенанта Левиза упорно сражается при Гросс-Экау с превосходящими силами прусского корпуса. Свистят ядра, отрывая ногу майору Киселеву. Майору Кузнецову отрывает два плеча. Казаки рубятся с драгунами. Лошади топчут тела. Из-за каменной ограды Экауской кирхи сквозь прорехи в заборах бьют английские, австрийские и тульские ружья.

К ночи, когда счастливый майор, прижимая к груди подаренный княжной тот самый акварельный портрет забытого крепостного гения, воссоединится наконец со своим дивизионом, русские войска в Гросс-Экау, будучи окружены со всех сторон неприятелем, пойдут в рукопашную на прорыв – штыком и саблей. Как и столетие с лишним спустя, в совсем иной Отечественной войне, рукопашная останется для русских вечным рефреном любых баталий. Так они прокладывают себе путь среди пруссаков и, потеряв 175 человек убитыми и 221 пропавшими без вести, прорываются к мызе Даленкирхен. Не самый одаренный из наполеоновских военачальников, битый Суворовым маршал Макдональд несказанно обрадуется сей первой победе и отправит в ставку императора реляцию с добрыми вестями.