Николай Пахомов - Шемячичъ [Proza.ry]

Так Дмитрий Шемяка возвратил своему венценосному двоюродному братцу, как и обещал, долг сторицей. И прослыл он за свой суд скорый и неправый на всю Русь-матушку. Где бы какой судья-мздоимец что ни совершил мерзкое да пакостное, сразу молва людская: «шемякин суд». Говорили, что Дмитрий Юрьевич про то слышал, но только самодовольно ухмылялся: пусть, мол, языки чешут, себя тешут, нас сие не задевает. О раскаянии даже и мыслей не имел.

Ослепленный великий князь, которому в ту пору шел тридцать второй год, оказался сосланным вместе с супругой Марией в Углич под присмотр тамошних дворовых людей и чернецов. Великая княгиня Софья Витовтовна — отправлена в Чухнов, в монастырь. «Грехи замаливать», — как смеялся Шемяка. Только детей великого князя — шестилетнего Ивана да Юрия Меньшого, которому еще и пяти лет не вышло, не тронул Дмитрий Юрьевич. Позволил им находиться в уделе ряполовского князя Ивана Андреевича. «Эти волчата еще не опасны, — рассудил глумливо. — У них и зубы еще не выросли».

Меньше года посидел Дмитрий Шемяка на великом престоле, но немало дел вместе с князем Иваном Андреевичем Можайским наделал. Причем таких, от которых князь Василий Ярославич Боровской, брат великой княгини Марии, Федор Басенок, Семен Иванович Оболенский и прочие в Литву бежали. Под защиту короля Казимира Ягелловича. Тот всегда был рад такой оказии: еще бы — ему прибыль, а московскому княжеству урон.

В лето 69551 лишился он и московского престола и покоя. А слепец Василий Васильевич, получивший прозвище Темный, поддержанный князьями Боровским, Оболенскими, Ряполовскими и другими, вновь воссел на трон. И слепота не мешала ему следить за действиями Шемяки, который вместе с князем Иваном Можайским прятался от великокняжеских слуг по разным городам Руси, пока, наконец, смерть не настигла его за обеденным столом в Великом Новгороде.

— Было бы неплохо взойти на великий московский престол, — согласился Василий под неумолчное ворчание двух сверчков, спрятавшихся в темных углах хором. Видать, и им приспичило вести свою беседу. — Только землю Русскую жаль: потопчут ее басурмане. Пропадет труд нашего прадеда Дмитрия Иоанновича Донского…

— Нашел о чем жалеть, — сощурился Иван Дмитриевич. — Умеючи и под ордынскими ханами жить можно. Сколько лет жили — не умерли. Можно и еще пожить… Да и ханы нынче не прежние, помягче что ли стали, терпимее… А грады можно изнова отстроить, и народишко бабы русские еще народят.

Неприятно было сие слышать юному князю, но перечить отцу не стал, лишь нагар со свечи убрал. Надо же было как-то избыток чувств пригасить. Вот и потянулся перстами до свечи. Какое никакое, а дело… Все лучше, чем очи долу опускать или мух назойливых на столешнице прихлопывать, как время от времени делает батюшка, даже не замечая того. Так, чисто машинально. Хлоп — и нет твари настырной.

— Ты, Василий, лучше о нас, грешных, жалостью исполнись. Как отравили наймиты князя московского батюшку моего, твоего деда, которого тебе и видеть-то не довелось, так слоняемся мы, словно неприкаянные, по земле Литовской. Хорошо, что великий князь Казимир горю нашему порадел — выделил в удел Новгород Северский да вот Рыльск. А то бы и голову притулить негде было…

В словах батюшки Ивана Дмитриевича был резон. В лето 69611 московский князь Василий Васильевич подослал в Новгород, где временно приютились дед Дмитрий Юрьевич Шемяка и князь можайский дьяков своих — Степана Бородатого да Власия Тихонова. Вроде бы для переговоров с новгородской старшиной. На самом же деле — подослать убийц к Шемяке.

Через московское злато нашли дьяки подход к боярину Дмитрия Юрьевича — Иванке Котову, чтобы тот уговорил повара княжеского Тимоху Рябова подсыпать в еству зелья ядовитого. Котов согласился, и вот Тимоха, польстившись на золото, подал князю к столу куру, отравленную ядом. И 21 июня во время вечерни Дмитрия Юрьевича Шемяки не стало.

Новгородцы с честью погребли тело князя в Юрьевском монастыре. После чего Ивану Дмитриевичу вместе с овдовевшей матушкой-княгиней Софьей Дмитриевной пришлось срочно бежать в Литву, чтобы не уподобиться участи отца и мужа. И было в ту пору Ивану Дмитриевичу всего шестнадцать лет. А великий князь московский Василий Васильевич Темный вести о смерти настолько обрадовался, что подьячего Василия Беду, доставившего ее, тут же пожаловал в дьяки.

— …И был бы ты, сын мой, без удела, и мыкал бы горе горькое, — говорил между тем Иван Дмитриевич.

— Верно, батюшка, — поднял взор на родителя Василий. — Все верно говоришь. Но до московского стола, даже если не станет Иоанна Васильевича, не дотянуться: его братья Андрей Большой, Борис, Андрей Меньшой — стеной стоят. Не пробиться будет…

— Бог даст, хан Ахмат их всех под корень сведет…

«Тут уж не божья помощь будет, — подумал Василий Иванович, вновь пряча взгляд долу, — а дьявольская, сатанинская». Вслух же молвил:

— Даже ежели так, то кроме братьев Иоанна, есть еще его сыновья Иван и Василий. Они юны, но роду-то великокняжеского… А еще есть десятки иных князей Рюриковичей, проживающих в Московском княжестве…

— Но те, так или иначе, будут сражаться против хана, и он их жаловать не станет. Врагов не жалуют…

— А нас, — не стал выделять родителя Василий, чтобы не задеть его гордости, — значит, поддержит?..

— Да, если мы, чадо, выступим его союзниками…

— Так у него, насколько я сведом, есть уже союзник — великий князь литовский и польский король Казимир Ягеллович, — отпив глоток медового взвара, вновь поднял взор на родителя Василий. — С какой стати нас в союзники брать, коли по приказу литовского князя мы и так в союзном войске окажемся?

— Так-то оно так… — прямо всей пятерней почесал Иван Дмитриевич бороду, курчавя волосы, что делал в минуты наибольшей озабоченности или досады. — Только Казимир Ягеллович не сможет выступить в помощь Ахмату…

— Это еще почему? — искренно удивился юный рыльский наместник.

— Да Ивашка-то не дурак, — не скрывая сожаления и разочарования, пояснил Иван Дмитриевич, — хана крымского Менгли-Гирея против Казимира настроил. Тот уже со своими крымчаками в киевской округе села и грады огню предает, людей полонит. Мне приказано с воями нашими оружно явиться в войско литовское, чтобы против Гирея идти. Потому не могу я к Ахмату идти… Казимир Ягеллович сочтет мое самоуправство неисполнением его воли. Может удела лишить… Что тогда?.. А вот ты, сын, — взглянул он в упор черными в сумрачном свете немногих свечей глазами, — мог бы с небольшой дружиной рыльской к Ахмату в союзники пойти. На твой счет никакого распоряжения от литовского князя не поступало. Как мыслишь?

— Против татар крымских — я с радостью, батюшка, — поднял взор карих глаз на родителя Василий. — Но против русских людей с басурманами — уж уволь. Христом богом прошу! Уволь.