Николай Пахомов - Меч князя Буй-тура [Proza.ry]

— И имя, и отчество, и фамилия: Семен Валентинович Реутов, — будто не замечая проводимых ее манипуляций с пуговицами блузки, ответил начальник криминальной милиции, привстав из кресла и шутейно стукнув каблуками.

— Се-е-ня, — протянула с грудным продыхом Санечка. — Какое красивое, я бы сказала, даже сексуальное имя. Кстати, господин… извините, гражданин Реутов, — играя помасляневшими от интимного желания глазками, явно приглашавшими собеседника обратить внимание на ее обнажившийся, правда, в бюстгальтере, бюст, продолжила тем же проникновенным медоточивым голосом она, — я давно слышала о вас столько хорошего, что воспылала желанием познакомиться с вами. Да все как-то не было случая.

И заскользила зеленооким русалочьим взглядом по майору прицельно-оценивающе.

«Ну и актриса, — улыбнулся Реутов. Произнес же, подыгрывая, иное:

— Вот случай и выпал.

— Да-да, — подхватила Санечка, выпячивая наружу всю свою куклястость, так безотказно и притягательно действующую на мужчин. — Правда, не совсем тот, который мне виделся в моих эротических снах, — шла во банк она, решив для себя, по-видимому, что ей терять уже нечего, что, возможно, соблазнив майора, сумеет, как и планировала ранее, замять дело. Или, по крайней мере, вытащить из него хотя бы себя любимую.

— И не совсем тот, что в ваших статьях, — остудил пыл Санечки Реутов с изрядной долей сарказма, подавая ей газету со статьей о ментах.

— А-а, это… — слегка смутилась Санечка, даже одну пуговицу, нижнюю, на блузке машинально застегнула. — Чего не скажешь да не напишешь для красного словца.

— Вот оно как! — наигранно удивился Реутов. — А я, по простоте душевной, думал, что принципиальность журналистов, она и в Африке принципиальность… всегда и везде. Так же как честь и совесть… Либо есть, либо нет. Читая статью, я подумал: неизвестный мне автор настолько принципиален, что он за свои убеждения, как Жанна д’Арк, дева Орлеанская, готов на костер взойти. Оказывается, нет… Как-то одно с другим не вяжется… Принцип-то для красного словца… Не правда ли?..

— Пусть буду беспринципной, — продолжая игру и игнорируя, словно не замечая, сарказм начальника криминальной милиции, пропела Санечка, встав со стула и колыхнув упругим бюстом. — А еще, как в песне, распущенной и страстной, майор. И знай, когда речь идет о собственной свободе, все принципы по барабану. Я, майор, готова прямо здесь, в твоем, плохо убранном кабинете, на не совсем чистом столе, отдаться тебе, чтобы как-то замять свое участие в этом глупом уголовном деле, возникшем, если разобраться, на пустом месте, но, как уже понимаю, способном переломать столько человеческих судеб. И мне плевать, что ты думаешь обо мне и моей принципиальности или беспринципности. Еще за сутки до попадания сюда я пришла к выводу, что надо найти к тебе подходы, в том числе и через секс, чтобы облегчить участь дуры Таньки. Но сейчас уже не до Таньки. Тут, как понимаю, о себе пора позаботиться. Так что, майор, пользуйся моментом и моим телом, поверь, не самым худшим из многих женских тел. Ублажу так, что век потом помнить будешь. Только помоги…

И пошла, огибая стол и расстегивая до конца свою блузку.

— Чтобы потом самому кусать локти, — усмехнулся Реутов на последние слова собеседницы. И отстранился от приближающейся к нему Санечки. — Только хочу предупредить вас, Александра Васильевна, что в моем кабинете во избежание всевозможных провокаций со стороны экзальтированных дамочек, подобных вам, особенно находящихся в статусе подозреваемых, миниатюрная видеокамера вмонтирована. — Он, полуобернувшись, большим пальцем левой руки указал на массивный портрет Феликса Дзержинского, висевший на стене в потускневшей от времени позолоченной рамке. — Там все фиксируется. Так что прекратим комедию, гражданка Луковицкая, и поговорим без всяких сексуальных домогательств.

— Мент — есть мент, — услышав слова начальника КМ, скисла Санечка, сразу став похожей на воздушный шар, из которого выпущен воздух. Поверила на слово блефовавшему оперу. Даже на портрет не взглянула, чтобы разглядеть там наличие признаков вмонтированной камеры. — Особенно, если мент порядочный… Для него, блаженного, не от мира сего, дело превыше всего. Ну, что ж, измывайся, майор, над бедной женщиной, твой верх…

Дрожащей рукой стала застегивать блузку. И тут слезы брызнули из, несмотря ни на что, все-таки прекрасных глаз подозреваемой, полностью морально сломленной и опустошенной.

— Зачем же измываться. Просто поговорим о житье-бытье. — Реутов налил в стакан воды из графина и протянул Санечке. — Выпей и успокойся, а там, быть может, что-то и найдем… смягчающее вину.

Начальник криминальной милиции еще до конца не очерствел на своей работе к людскому горю. И даже в лицах, преступивших черту закона, старался увидеть человека, если эти лица искренне раскаивались и осознавали свою вину. Санечка, с которой, наконец-то, слетела вся ее прежняя напускная шелуха «супербабы», стала вызывать у майора чувство жалости, вместо прежнего тщательно скрываемого мстительного злорадства: «Что, стерва, попалась, так получи за все свои прежние измывательства над ментами».

Где-то в глубине его ментовской души возникло желание оказать ей хоть какую-то помощь. К тому же мелькнула шальная мысль: «А не вербануть ли ее в агентессы? Если «срастется», то и информатор из журналистской и молодежной среды неплохой будет, да и доступ к красивому телу сам по себе откроется, если охота будет… Что ни говори, а фигурка у нее недурственна. Впрочем, с этим надо подождать: только-только начали налаживаться отношения с женой, так стоит ли омрачать их левой связью… Нет, не стоит», — решил майор.

Несмотря на колыхнувшееся чувство жалости к подозреваемой, в душе старого оперативника боролись два желания. Одно — до конца «опустить» самонадеянную журналистку, попавшую, как муха, в сети криминала: что ни говори, а способствовала, судя по перехваченным телефонным разговорам, укрывательству преступления. Так пусть познает на собственной шкуре все прелести предварительного следствия и судебного разбирательства. Реальный срок, конечно, не получит — статья мелковата — зато со спесью распрощается, быть может, навсегда. Забудет, как обливать грязью всех и вся.

Другое — более профессиональное: все-таки завербовать ее в качестве агента. «А на что тебе это? — спросил внутренний голос. — И без нее агенты имеются». — «А на то, — тут же ответило другое его эго, — что агентов, как и денег, никогда много не бывает. Тут, как говорится, тети всякие важны, тети всякие нужны». — «Так у нее статья 316 УК РФ — заранее не обещанное укрывательство». — «Ну, что до статьи, то это преступление небольшой тяжести, срок наказания — от штрафа до двух лет лишения свободы, которые ей ни один суд никогда не даст. Кроме того, данные-то добыты оперативным путем, а кто сказал, что они должны быть легализованы и реализованы. Никто. Захочу — легализуем и реализуем, захочу — этого никто и никогда не увидит и не услышит. Разве что дело оперативного учета, где эти секретные бумаги попылятся еще несколько лет, да и то в архиве… К тому же статья эта довольно скользкая и при наличии хорошего адвоката разлетится в пух и прах. А некоторые показания, где говорится о подсказке Луковицкой избавиться от вещдоков, и «поправить» можно. Путем дополнительных допросов… списав на оговорку. Такое тоже бывает…Так стоит ли в лице Санечки еще больше ожесточать профессиональную журналистку, ненавидящую ментов, а также делать из нее и личного врага?» — «Нет, не стоит». — «Вот видишь… Так почему же мне на этот раз не выступить в роли доброго дядюшки, которому она станет до скончания века своего благодарна?.. Вот и выступлю, убив сразу двух зайцев: проявив «милицейское благородство» и заимев еще одного агента. Причем из среды современной интеллигенции. Не одних же зэков да зэчек в своей агентурной сети иметь. Они хороши на своем поле, а Луковицкая будет прекрасна на своем».