Владимир Калашников - Лига выдающихся декадентов

Поэт быстро поднялся и скосил глаза на Мариэтту: не осмеивает ли его за секундную слабость в ногах? Отнюдь нет. Фехтовальщица, проникшись горячкой боя, игнорировала всё, касающееся мирной жизни.

Розанов стёр испарину. Соратники приблизились к обрыву.

— Не тонет, — заключил Вольский. — Вот стерва.

— Подлец Водник подкачал, — добавил Розанов. — Крепко подкачал.

Минцлова блажила:

— Извлеките меня. Я открою тайны розы и креста! Посвящу в мистерии! Дам градус!

Не имею возможности связно говорить по пути сюда, она торопилась выговориться.

— Не нужен нам градус масонский, — выдал амфибрахический экспромт Розанов.

— И Минцлова нам не нужна, — внезапно подпел Боря на смутно знакомый мотивчик.

— Те, кто за мной, отыщут вас! — грозила теософка.

Вольский посетовал:

— Жаль, патроны к «бульдогу» кончились. Продырявил бы резину, и в песок с концами…

Минцлова выдернула — почудилось: из декольте, — чудом сохранившийся в бешеной гонке газовый баллон и, размахнувшись от плеча, запулила в меньшевика. Слишком много силы было приложено: алюминиевая колба звонко ударилась в потолок и пропала в песках.

Мариэтта схватила Розанова за рукав:

— Василий Васильевич, позвольте я нанесу coup de grâce.

— Не сдерживайте себя, моя дорогая! — отечески улыбнулся тот.

Не расходуя зря времени, девушка протянула руку Боре, а тот, крепко сжав узкую ладонь, обернулся на меньшевика:

— Коля, умиленно прошу, сыграйте роль дуба, за ветвь которого я захлестну канат.

— Придержать вас двоих, что ли? Охотно.

Вольский ухватил поэта за свободную руку.

Упёршись башмачками в край обрыва, Мариэтта далеко свесилась, желая достать кончиком шпаги надутую резину. Обманным финтом отвела неуклюжую лапу Минцловой и кольнула бубличный бок круга. Получилось! Крохотная дырочка тоненько запела осанну ловкости Мариэтты. Ободрённая успехом, фехтовальщица изловчилась и пронзила два круга за раз, ещё и клинком сумела протянуть вбок, увеличивая прореху. Теософка изменила тактику: защищала руками круги, но клинок чиркнул резину между её растопыренных пальцев. И вот уже хор крохотных ротиков насвистывал на разные лады мотив, звучавший для одних ушей бравурно и фанфаристо, для других — погребальным маршем.

Розанов захлопал в ладошки:

— Ещё, ещё!

Теперь уже Бугаеву пришлось балансировать на ребре обрыва. Девушка нашла на отвесе крохотную выпуклость, установила туда ногу и согнула в колене, выгадав тем самым ещё пару пядей. Василий Васильевич, заглядывая за край обрыва, заламывал в ужасе руки. Вывернув локтевые и плечевые суставы в отчаянной цирковой растяжке, Мариэтта зацепила четвёртый и пятый круги.

— Не могу, — всхлипнула. — Тяните меня.

Меньшевик отбуксировал Бугаева подальше от края, а тот рывком извлёк девушку.

По мере истощения воздушных камер альты проколов грубели и хрипли. В панике Минцлова ладонями шлёпала по обмякающей резине, пытаясь зажать прорехи, но только выдавливала остатки газа. Погрузилась более прежнего, но и только — остающиеся целыми круги могли поддерживать очень долго. Нужно было что-то предпринять.

— Придумала!..

Посмотревши с восхищением на девушку, Боря патетически сказал:

— Мариэтта, вы поступаете правильно. Вы самая лёгкая, и вы, может быть, не утонете. Распластайтесь, ползите к Анне Рудольфовне с острием и жальте, жальте резину. Но прежде чем собою жертвовать, узнайте, что всеми фибрами души я вас…

Мариэтта фыркнула. Став на одно колено, она перехватила шпагу как дротик, примеривалась, зажмуря левый глаз и качая рукой. Бросок оказался удачным. Фехтовальная игла пронизала два нижних спасательных круга.

Совокупное давление минцловского веса и окружающего песка заставляло газ вырываться со свистом. Песчаная бездна засасывала Минцлову, обмякший каучук выгнулся воронкой, низ которой затыкала глыба её головы, увенчанная клубочком волос, уже находящаяся ниже уровня поверхности «моря». Наконец напор мокрого песка промял эластичную плотину и хлынул в воронку.

— Те, кто за мной… — булькнула Анна Рудольфовна и ушла с головой во хлябь.

— Сейчас тоже мистифицирует? На пороге?.. — быстро спросил поэта Василий Васильевич.

Ещё какое-то время на поверхности виднелся кончик соединявшего круги с баллоном шланга, потом извернулся змеиным хвостиком и исчез в тотчас сомкнувшейся норке.

Всё кончилось: драки, погоня, проклятия и ругань. Было ли вообще? Ни следа не осталось, ни намёка. Какая-то опечатка в хронике бытия.

— Носители теософской скверны согласно библейской притче нырнули в Геннисаретское озеро, — подытожил Розанов. — Теперь с Водника не взыскать денег, — посетовал он, впрочем, без особого сожаления, ибо тут же пошутил: — Если проводы в загробье всякой антимузы будут обходиться мне в неполных пять червонцев, я разорюсь. Ну-с, друзья, успеем наверх к ужину? Чур, каждый платит за себя сам!

Ранним утром, покамест Мариэтта ещё доглядывала последний сон, Борис Николаевич Бугаев, умытый и завернутый в мариэттину кацавейку, локтем сбросил со стола бумажные полосы с цветными графиками собственной «линии жизни». Отставить забавы! Пора!.. Дар всему миру, в том числе — надоедливому Василию Васильевичу. Но прежде…

Он торопливо занёс в дневник : «Анна Рудольфовна, которая Минцлова, часто твердила нам: примет её лишь — бездна: океаническая. Двинулась Минцлова в западный край: берег Атлантики в мании зрела. Мы проводили её толпой на вокзале… Верно, утопла».

На губах ещё блекла усмешка от проделанной литературной мистификации, когда поэт вбирал взором план-проспект первой главы, пришпиленный французской булавкой к обоям над письменным столом. Боря бахнул печатную машинку на стол — жалобно звякнула серебряная ложечка в любимой мариэттиной чашке, уже испуганно жавшейся в углу, предчувствуя неминуемое щербатое состояние, замялась под бубочками ножек любимая мариэттина скатерть. Для ритмической прозы лучше всего подходит «Ундервуд». К тому же, величайший роман двадцатого века должен быть написан с применением современнейшего технического средства. С наслаждением Боря ударил по тугим клавишам, под гром, треск и испуганные крики проснувшейся Мариэтты, — выбивая наверху чистого листа:

«Андрей Белый. Лига выдающихся декадентов».

При создании рассказа ни один чертёжник не пострадал.

Люди, задумавшие сделать себе имя, возвели миниатюрный зиккурат, а господин сих пространств сообразно ветхозаветной традиции совершал акт разрушения. Господина звали Василий Васильевич Розанов, был он тщедушен и невысок, впрочем, помещавшийся на столе зиккурат соответствовал его габитусу. Писатель вынимал из него по кирпичику, наскоро пролистывал и спускал в мусорную корзину.