Владимир Калашников - Лига выдающихся декадентов

— Она умела танцевать!..

— Эта крыса не из того племени, что гремели посудой в моей прежней гостинице, — успокаивал его меньшевик.

— Василий Васильевич мог бы её выдрессировать!

— Это ленивая крыса, попутчик мещанства, — сказал Вольский. — А Василий Васильевич больше по людям специализируется.

— Очевидно, Карамышевы следят за нами, — размышлял вслух писатель. — Вызнали у слуг про чьичеринский пряник, но не имели представления о том, какие стихи следует помещать на глазурь. Тем не менее, стали действовать. Смело, н-да. Или нервно.

— Оперативно действуют Карамышевы, — заметил Василий Васильевич и задумался.

— «Зинаида Карамышева» — долго произносить, — заметил Вольский. — Может, сократим до «зэ-ка»?

— Не нужно, — подумав, ответил Розанов. — Как-то нехорошо звучит. Будем уважительны к врагам. Хотя бы в вопросе имён.

Тиняков опять не отводил глаз от Марии Папер.

— Знаете, я всю минувшую ночь о вас думал, — ласкательно сообщил Розанов. — И вот нынче хочу призвать вас…

Тиняков опустил глаза:

— Должен повиниться перед вами.

— За что же? — спросил Василий Васильевич, с некоторым беспокойством оглянувшись на лежащую на столе табакерку.

— Вчера в своём клоповнике забрался на лежанку и заснуть не могу — в ухе звенит, да так пронзительно! Значит, вспоминает кто-то, сволочь такая. И уж как стал я костерить его на все лады! Так цельную ночь: он — вспоминает, терзая мне ухо, а его на чём свет стоит… Должно быть, все печёнки ему съел. А это вы, оказывается, обо мне думу думали, заботой окружая. Кабы знать!.. Поверьте, если б знал, я никогда… Ни единым дурным словом!..

Душеспасительной беседы не вышло, и писатель откинулся в кресле, избрав иное развлечение — сигаретку.

Помолчав немного, он спросил:

— Мария Яковлевна, когда закончите «Весь Петербург», что станете делать?

— Вернусь в Москву и куплю тамошнюю адресную книгу. А может, целиком отдамся журналу.

— Журналу?..

— Я выпускаю журнал. Прогрессивного направления. За право женщины на любовь и свободное развитие собственной личности. Называется — «Женское дело».

— И с кем же вы сейчас воюете?

— С орфографической комиссией академиков Фортунатова и Шахматова.

Розанов опешил.

— Как же эти почтенные господа лингвисты вторглись в права женщин?

— Они вынашивают планы отмены «ера»!

— Порочная цель, ничего не скажешь. Но я всё ещё не улавливаю связи.

— Женские фамилии в словарях, справочниках, на табличках в парадных идут прежде мужских. Я поняла это, просматривая адресную книгу. Ежели букву «ер» удалят из алфавита, мужские фамилии окажутся первыми!

— Остроумно! — сказал Василий Васильевич, прокашлявшись. — А всё-таки, зачем вы ходите?..

— Поэт Брюсов подсчитал, что у него тысяча читателей во всей Империи, — прописклявила Папер. — Обойду всю адресную книгу — сколько человек услышат мои стихи!

— К Тетерникову не ходите — пощёчин надаёт и выставит, — зашепелявил Розанов ей в ухо. — И к этому… Хотсевичу… или Ходасевичу. В любом случае, фамилия у него отталкивающая. Мало ли… Лучше не надо.

Между делом Тиняков поинтересовался:

— Как же так, Василий Васильевич, вы и я одинаково даём статьи под псевдонимами во враждебные газеты, изображая разнообразные политические воззрения, но в итоге остракизму предали только меня!

— Я веду эту игру по уговору с хозяевами газет и для собственного интереса, а вы — самочинно и ради наживы. А низкие помыслы наказуемы, — с удовлетворением закончил Розанов.

Замыслив нечто, писатель прошёлся по кабинету. Обернувшись на поэтку, потёр ладошки в нерешительности, как перед неприятным, но необходимым делом.

— Мария Яковлевна, даже не знаю, как вас об этом просить… Сделайте милость. Доставьте удовольствие старому, иссякающему человеку. Сбросьте калоши!

— Василий Васильевич, как вы смеете!.. — вскинулся Тиняков.

— Да ещё при всех, — добавил Вольский.

— Тем не менее, я буду настаивать, — грозно сказал писатель. — Милая барышня! Разуйтесь! Чрезвычайно хочется увидать ваши пятки.

Поэтка сказала примирительно:

— Друзья мои, я давно мечтала показать кому-нибудь свои пятки.

Пятки были первостатейными: розовые, без натоптышей.

Василий Васильевич схватил пару калош и принялся трепать их, но не обнаружил внутри ничего кроме забитой в носы пакли. Бросив оземь, негодующе воскликнул:

— Почему вы всегда в этих безразмерных калошах?

— Однажды, ещё в Москве, я прочла стихи в какой-то квартире. У двух сестёр-хозяек гостил молодой человек, настоящий великан, с пышной рыжей шевелюрой. Он был несчастен, но, услыхав мои стихи из «Рдяных трепетов», приобрёл хорошее расположение духа. Спросил, какой у меня амулет, и объяснил, что каждому поэту пристал магический предмет. Давеча от них сам Брюсов второпях ушёл без калош. Хозяева любезно уступили мне эти калоши.

Боря сказал медленно:

— Кажется, я знаю этого подлеца.

— Кажется, я тоже, — мрачно сказал Тиняков. — Жаль, Гумми не подстрелил его на дуэли.

— Что вы, великан — не подлец, он был очень обходителен и приятен, — возразила Мария Папер.

— Скажите, это великан подсказал вам ходить по адресам из справочника? — спросил Василий Васильевич.

— Это сёстры, у кого он гостил. Добрейшие создания.

Розанов понимающе переглянулся с Борей.

— Беру за смелость утверждать, что над вами зло пошутили.

— Это мне без разницы, если этим путём я угожу в вечность, — равнодушно ответила поэтка.

— Наведаемся в околоток поблизости от места житья Разорёнова, — решил Василий Васильевич.

— Кликнем извощика? — угодливо спросил Вольский.

— Помчимся на трамвае! — провозгласил писатель. — Тут неподалёку новую линию проложили. Всё время катаюсь. Бесподобное удобство!

Подошёл обер-кондуктор и попросил оплатить билет.

— Ах, какая незадача, — кудахтал Розанов, шурша ассигнацией. — Мельче нет, все копейки ссыпал в кружку юродивого с паперти. Отсчитаете сдачу со ста рублей?

— Василий Васильевич, давайте я вам займу, — шепнул меньшевик.

— Не надо, Коля, — уверенно произнёс писатель. — Это же мне отдавать вам придётся.

Молодой человек в мундире багровел от злости.

— Вот бы вас, зайцев, выгнать в Таврический сад и расстрелять!.. — сказал он сквозь зубы.

— Эх, батенька, запутались вы в жизни, — назидательно пропел Розанов. — Трамвай не ради заработка городской управы сделан, а для удобства членов общества.

Сошли на нужной остановке и продолжили путь пешком.

Вольский на ходу выводил басом:

— О, где же ты, мой маленькый кр-р-реольчик…

— Какая гадость! — оттопырил губу Розанов.

— А мне нравится! — обиженно ответил меньшевик.