Валентин Лавров - Блуд на крови

Ошеломленный, Чугреев вышел на крыльцо. Его воображение живо пробудило в памяти милую детскую мордашку, которую он успел полюбить, с которой связывал надежды. Кровь гулко стучала в висках: «Что делать?»

Есть друзья, о которых мы порой забываем в светлые дни, но обязательно вспоминаем в минуты черные. Таким был для Чугреева петербургский купец Иван Чистов, детина высоченного роста, заросший буйной русой бородой, безудержный гулена, умевший за ночь прокутить целый капитал, но человек трудолюбивый и к тому же верный друг.

Чистов обрадовался приятелю, усадил за стол. Кухарка поставила перед ними гудящий самовар. Попивая чаек с медом, хозяин поинтересовался:

— Почто, Игнатий, ты такой хмурый?

Разоткровенничавшись, Чугреев стал рассказывать о своей беде. И тут произошло нечто невероятное. Чистов подскочил на стуле, хлопнул приятеля по плечу:

— Слушай, Игнатий, а эту маленькую девочку звали Марга?

Теперь наступила очередь Чугреева удивляться.

— Откуда ты знаешь? — хрипло от волнения выдавил он.

Чистов схватился за голову и зашелся в нервическом хохоте:

— Ох, невероятно, ха-ха! Мил-друг, извиняй, но это не твоя дочка, а моя. И мать ее — не та зануда Моника (а знаком я с ней короче, чем тебе хотелось бы), а моя любовница Кристина. Я уже тысячи три передал на воспитание малютки да еще триста рублей на похороны.

— Ты ее хоронил?

— Нет, сестры это сделали как-то тихо, не сообщив ничего. Но я был на ее могилке на Волковом кладбище.

— Сейчас же свези меня, я хочу во всем разобраться!

Среди грустных холмиков, укутанных глубокими снегами, над всем бесконечным снежным полем едва заметно выглядывал новенький деревянный крест. Смахнув рукавицей снег, Чугреев прочитал на дощечке: «Марга». И все.

Горько стало купцу. Слеза скатилась по его щеке. Он едва слышно произнес:

— Дело, кажись, тут нечистое. Я истины добьюсь!

Приятели отправились к полицейскому майору. В тот же день прокурор дал санкцию на произведение эксгумации. Едва в вечернем сумраке исчезли тени последних посетителей кладбища и, тяжело скрипнув в петлях, закрылись ворота, как рабочие ломиками начали поднимать смерзшуюся в комья землю.

Наконец раздался глухой удар о крышку гроба. Эксперты, свидетели и судебный следователь приготовились к решающему акту. Рабочий, находившийся в яме, пропустил под гроб толстую проволоку, протянул концы наружу. Гроб был поднят. Отпустили выше фитили керосиновых ламп — стало светлее.

Рабочий ломиком поддел крышку, она легко отошла, и видавшие виды люди остолбенели от неожиданности. В гробу, празднично разукрашенная, лежала… большая улыбающаяся кукла.

Утром все пять сестренок были арестованы. Началось следствие.

Дело было настолько необычным, что оно попало не только на полосы газет, но и как классический пример мошенничества нашло место на страницах специальной литературы.

События развивались следующим образом. Акушерка, соблазнившаяся пятью рублями, не знала, куда деть ребенка. На следующий день она повела девочку с собой на службу и встретила давнего знакомого — помощника присяжного поверенного Селезнева.

Когда тот узнал, что ребенок сирота, то стал выпрашивать у акушерки очаровательную малышку. Самым веским доводом стали пятьдесят рублей, которые Селезнев тут же отдал. К тому же старой женщине сделалось жалко девчушку, которая по ее вине мыкала горе у шведок.

Как бы то ни было, Селезнев взял сироту с собой. Он сразу обратил внимание на синяки и кровоподтеки, покрывавшие тело ребенка. Предусмотрительный Селезнев отправился к врачу, и тот выдал ему справку о следах побоев. Селезнев отнес в полицию заявление, объяснив случившееся.

Тут же было возбуждено уголовное дело по нескольким статьям. Самым грозным было обвинение в истязании ребенка, за что грозили девицам каторжные работы.

Сейчас невозможно установить причину, но уголовное дело в отношении сестер-злодеек было прекращено «за отсутствием состава преступления».

А далее случилось и вовсе невероятное. Моника подала в суд требование, чтобы ей… вернули ребенка. Когда Селезнев в качестве ответчика представил заключение врача и нашлись свидетели издевательства над ребенком, суд отказал шведке в ее иске. Тогда проститутка с жалобой двинулась в Сенат.

Судебный хроникер Е. Козлинина в своих мемуарах, вышедших в Москве в 1913 году, с возмущением вспоминала: «На суде путем свидетельских показаний выяснилась вся эта чудовищная история… Но почему жалобщица и ее сестры за такую возмутительную проделку не были привлечены к уголовной ответственности, так и осталось тайной».

Селезнев и его жена, пианистка по профессии, стали отличными родителями. Они дали девочке хорошее музыкальное образование. По классу вокала она закончила Петербургскую консерваторию, пела на оперных сценах.

Игнатий Чугреев в конце концов женился на хорошей девушке из знаменитой купеческой семьи Абрикосовых. Бывая в Северной столице, он навещал Селезневых, дарил девчушке, пока она не выросла, игрушки, а затем делал богатые подарки.

Что касается сестренок, то спустя два года после описанных событий их обвинили в попытке отравить и ограбить двух богатых купцов из Нижнего Новгорода.

В пургу они пытались бежать из Питера на санях.

Нашел их егерь — спустя неделю. Пятеро сестренок представляли жуткое зрелище: сцепившись руками, обледеневшие, припорошенные снегом, они навеки застыли в фантастических позах.

Господь видит правду!

Словно зловещий рок тяготел над семьей Достоевских. Великий писатель страдал эпилепсией. Он пережил ни с чем не сравнимые муки приговоренного к смерти, полной мерой хлебнул горькой чаши каторги и солдатчины. Совсем молодой — в тридцать шесть лет — скончалась мать Достоевского. Собственными крестьянами был убит отец. Короток век первой жены писателя — Марии Дмитриевны, детей — Софьи и Алексея. Безвременно ушел из жизни любимый брат Михаил.

И уже на закате века всю Москву потрясла кровавая трагедия родной сестры Федора Михайловича — Варвары… Об этом наш рассказ.

— То-то любезная была езда, — с удовольствием говорила старуха лет семидесяти, неловко вылезая из саней и путаясь в длинных полах лисьего салопа. — И снежно нынче, и морозец самый легкий и даже приятный. От дочки домчались как на волшебном ковре-самолете — в мгновение ока. А ведь расстояние отскакали весьма интересное, неблизкое.

— Извольте, Варвара Михайловна, встать сюда, на утоптанное, — с подобострастием произнес парень неказистой наружности, впрочем вполне приличной.