Валентин Лавров - Блуд на крови

Итак, «шитье» рубах сделалось для Елизаветы Стернстраль предлогом для ежедневных «воспитательных мер»…

Провисев подвязанной к оглобле часа три, Настя потеряла сознание. Очнулась она в комнатушке у Анны Бах, которая смачивала ей виски уксусом и со слезами на глазах ухаживала за маленькой мученицей.

На другое утро Елизавета растянула рот в улыбке:

— Как изволила спать, Трина? Сон был крепкий? Неужто плохой? Ай-ай! Это оттого, что ты, красавица, плохо работала. Вот тебе материя, нитки, иголки. Сшей по этому образцу рубаху своему хозяину. И не вздумай лениться, иначе придется мне применить к тебе обещанное большое воспитание.

Вновь оросилось слезами лицо девочки, да ничего она не ответила, старательно принялась за работу. К вечеру сумела-таки сделать невозможное — сшила для майора рубаху. Суставы мучительно ныли, спина болела.

— Значит, я права, — уставилась на девочку бесцветными глазами Елизавета. — Ты шить можешь, а вчера не хотела. Христер, иди сюда, примерь обновку. Вот так, рукав одерни. — Вдруг Елизавета прошипела: — А это что, почему манжет косой? Ты, мерзавка, назло мне испортила материю? Ничего, я знаю, как взыскать с тебя. Дай руку! Кристина, девочка, завяжи ей пальцы нитками. Анна, закрути пальцы паклей и жги лучиной.

Анна Бах помертвела от ужаса, прошептала:

— Я не могу, нет, нет, я не буду!

Майор, стоявший сбоку, ударом кулака разбил нос Насте.

Кровь брызнула на сшитую рубаху. Он проревел:

— Я буду избивать эту паршивую Трину до той поры, пока ты не выполнишь приказа госпожи! Поняла, Анна? — Майор заискивающе посмотрел на супругу.

Та кивнула:

— Да, эта гнусная девчонка нарочно измарала кровью рубаху. Христер, держи крепче Трину, Анна, жги лучиной паклю. Ну?

В дело вмешалась Кристина:

— Мамочка, давай я буду жечь лучиной, дай сюда, противная Анхен!

Майор держал в объятиях ребенка, дочь его жгла паклю, в которую были замотаны пальцы. Сначала, когда огонь прошел до мяса, Настя дикими криками оглашала дом, потом враз замолчала, потеряла сознание.

— Хватит, пошли пить чай! — пригласила Елизавета. — Другой раз умней будет…

Теперь, дорогой читатель, мы подошли к сценам, при описании которых в старину говорили: «Рука опускается, перо замолкает…» По причине этой нам придется прибегнуть к воспроизведению документов:

«Как по свидетельским показаниям оказалось, после того, как девочке паклей жгли до кости руку и от вышеописанной муки пальцы еще не зажили, она опять худо шила. Тогда майор Клот приказал девку Трину догола раздеть и посадил в мокром погребе на целых восемь дней. И хотя она ужасно кричала и жаловалась, что ей холодно и что она голодна, однако избавления себе не получила… Другой раз майор Клот, рассердясь, сек Трину розгами до крови, а потом горничной девке Анне велел насыпать большую груду соли и, помянутую Трину раздев донага и связав ей назад к затылку руки к палке, стянув притом и ноги, положил покрытое кровью тело на соль, к чему особливо большие куски выбраны были, дабы они в раны войти могли и разъедать тело. При этом сам майор и майорша били Трину плетью, продержав в этом мучении до рассвета.

Они же неоднократно затягивали Трине пояс столь крепко, что весь живот у нее кверху выжат был и создавались большие затруднения дыханию. Потом девка Анна, по приказанию майорши, стоявшей всегда с плетью, пришивала к телу Трины пояс большими иглами. И как иглы, преломившись, оставались в теле, то доводили Трину до боли жутчайшей, как и сам пояс, оставленный пришитым на четыре часа. Затем пояс ножиком спарывали, а нитки оставались в теле, образуя большие гнойники. Майорша самолично засыпала в эти гнойники соли.

Когда однажды Трина без позволения поела, то майор, раздев ее донага, в десять часов вечера вывел во двор, привязал к сосне и держал на лютой стуже до шестого часа утра. Будучи отвязанной, девица оказалась без сознания.

Тогда майорша приказала обварить Трину кипятком, что делала ее дочь…»

Описания пыток заняли много страниц. Приходится удивляться, как слабое создание — голодная и плохо одетая девочка — так долго выносила эти нечеловеческие страдания. Когда после очередной казни Настя не сумела по приказу майора подняться с пола, он насмерть забил ее ногами.

Лекари Трейблер и Траугард в угоду мучителям сделали медицинское заключение, в котором утверждали, что девочка скончалась от желудочной болезни. Настю похоронили. Казалось, концы этой страшной истории навсегда спрятаны в воду, но случилось иначе. Кара ожидала злодеев.

Весною 1778 года через сельцо Царнау по делам службы проезжал президент Государственной медицинской коллегии Алексей Ржевский. Ему-то и рассказала о мученической смерти Трины (Насти) Анна Бах.

Было возбуждено следствие. Трейблер и Траугард чистосердечно признались, что они тело не осматривали, заключение написали по просьбе майора Клота.

Новая комиссия произвела эксгумацию. Гробик с останками бедной Насти подняли на свет божий. Медики пришли к выводу, что «смерть наступила вследствие многочисленных побоев и мучений». Нашлись свидетели, которые рассказали о зверствах супругов Клот. Решением Сената они были лишены всех прав состояния и отправлены на вечное поселение в Сибирь (Екатерина избегала применять смертную казнь).

Что касается бывшего владельца Насти, то капитан Парамонов кончил плохо. Проиграв казенные деньги, он повесился. Так оправдалось мрачное предсказание Клота, предлагавшего «не выбрасывать веревку».

Это преступление в свое время взбудоражило не только всю Курскую губернию, но и дошло до самых высших государственных кругов. Даже государь Александр Николаевич изволил обратить на случившееся свое монаршее внимание. Он устроил нахлобучку чинам полиции, а министру императорского двора графу Владимиру Федоровичу Адлербергу сказал, глубоко вздохнув: «Русский человек, думаю, правильно говорит: „Бывает рок, что вилами в бок!“»

И то сказать: от своей судьбы далеко не убежишь.

Матвейка Фролов с раннего возраста ощущал сильное влечение к лошадям. Конюхи поначалу гоняли его, ругались: «Чего тут, малец, крутишься? Вдарит лошадь копытом, тогда узнаешь!» Но Матвейка — мальчишка настырный. Его в одни двери гонят, а он, шельмец, уже в другие лезет. Так и махнули рукой, тем более что мальчишка усердно норовил помогать: то навоз из денников уберет, то воды принесет, то лошадь скребницей вычистит.

Будучи переимчивым, к семнадцати годам он научился копыта расчищать, кровь лошадям и скотине бросать, насосы спускать. Мази собственного изобретения приготовлял, которые хвори лошадиные как рукой снимали.