Дарья Плещеева - Наблюдательный отряд [litres]

Мягкие кожаные сиденья промерзли насквозь. К ним и прикоснуться было страшно. Лабрюйер, опершись рукой о переднее сиденье, посмотрел, нет ли на заднем какого-нибудь пледа или ковровой полсти, как бывает у орманов.

На заднем сиденье лежал здоровенный тулуп. А в тулупе, если прислушаться и уловить дыхание, – спящий человек. Высокий воротник прикрывал всю голову, имелась лишь щелочка для носа.

– Ничего себе… – пробормотал Лабрюйер.

Он вылез из автомобиля, прошелся взад-вперед, обошел дом, увидел в двух окнах свет – там кто-то, возможно, уже готовился к трудовому дню. Но стоять зимней ночью, как телеграфный столб, удовольствие сомнительное – даже в теплых сапогах ноги у Лабрюйера немного зябли. Он решил опять пройтись и подошел к автомобилю.

Там его ждал сюрприз. В кузове пронзительно задребезжало и тут же смолкло. Лабрюйер шарахнулся и не сразу понял, что этот страшный звук издает обычный будильник, у него у самого был такой же.

Он отскочил и чуть ли не по воздуху перенесся за угол дома.

Дверца автомобиля отворилась, оттуда с трудом выбрался человек в тулупе. И тут же Лабрюйер послал ему в лицо луч электрического фонарика.

– Фирст! – воскликнул он, сразу выключив фонарик.

– Вы, Гроссмайстер?

– Кто же еще…

– Сюда, скорее…

Они сперва спрятались за автомобилем, потом перебрались за сарай.

– Я тут со вчерашнего вечера торчу, – докладывал Фирст. – Знал, что придется ночевать, разжился тулупом. Слушайте – там, на втором этаже, живет блондинка, которая вам нужна. Она приезжает то одна, то вместе с кавалером. Он остается ночевать. Автомобиль – его. Я не уверен, что кавалер служит на «Моторе», хотя тогда, помните, он тогда выехал со двора «Мотора». Хочу в этом убедиться.

– А как? Если он утром поедет на службу, ты же за ним не побежишь.

– Зачем бегать? Все гораздо проще. Я посоветовался с нашими шоферами, они объяснили, какой проводок выдергивать… Глядите…

Фирст, скинув свой неуклюжий тулуп, в котором впору было на Северном полюсе ночевать, подбежал к автомобилю, приподнял капот, запустил туда руку, пошарил и действительно что-то дернул. Потом, очень довольный, вернулся к Лабрюйеру.

– Получилось!

– И что дальше?

– Я же говорю – два дня тут околачивался, кое-что разведал, просто сразу не докладывал. Кстати, я уже начал писать отчет о расходовании денежных средств.

– Сможешь сегодня сдать?

– Думаю, что смогу. Так вот – «Мотор» построили на отшибе, рабочие в основном селятся поблизости, а кто с правого берега Двины добирается, так те или трамваем едут, но от трамвая далековато идти, или на своих автомобилях, или помесячно нанимают ормана. Орману выгодно – утром запрягаешь, и сразу тебе седок, кунд. Другое дело – что от завода до хотя бы Агенсберга идти порожняком. Сейчас наш кавалер попрощается с дамочкой, выйдет – а мотор-то не работает. До завода недалеко, он побежит пешком, я – за ним. Если он служит на заводе, то войдет в ворота, и тут уж я придумаю, как у рабочих узнать его имя. А если нет – то, значит, он возьмет ормана из тех, что привезли кундов, и поедет куда ему надо. А я возьму другого ормана, покачу следом и разберусь, где этот любовник служит.

– Очень хорошо, – согласился Лабрюйер. – А я тогда тут останусь, попробуем разобраться, что за дамочка и какой в ней тайный смысл…

Тут раздался первый гудок, более похожий на мощный свисток. Он долетел издалека, и в соседних домишках минуту спустя стали зажигаться окна. Кое-где встали спозаранку, и гудок лишь намекал, что пора поторопиться.

Они прождали минут двадцать, Фирст – в тулупе, Лабрюйер – в теплой тужурке. Наконец кавалер вышел. Был он довольно высокого роста, крепкого сложения, в длинном пальто, словом – монументален. Он как следует раскрутил торчавшую спереди ручку стартера, чтобы завести двигатель, результата не добился. Подняв капот, он что-то потрогал внутри, но, не имея фонарика, понять, в чем беда, не сумел. Выругавшись, он поспешил к «Мотору» пешком.

– Ну, с Богом, – сказал Фирсту Лабрюйер. Тот сбросил ему на руки тулуп и, выждав немного, поспешил следом за кавалером, а Лабрюйер с истинным восторгом влез в тулуп. И надо же – минуты три спустя примчался «Руссо-Балт» с Мюллером и Росомахой.

– Тебе тут оставаться не стоит, – узнав новости, сказал Росомаха. – Тебя она видела, а меня, надеюсь, нет. Так что останусь я, а ты поезжай к «Мотору». Вилли, ты что?

Мюллер не мог спокойно смотреть на «Панар-Левассор», ему непременно нужно было познакомиться с автомобилем поближе. Электрический фонарик у него имелся, и он мог с наслаждением изучить мотор.

– Перестань, – попросил Лабрюйер. – И фонарик потуши. Из окошка же видно, как чужой человек в моторе копается.

– Вот! – воскликнул Вилли. – Вот он!

– Сумасшедший… – пробормотал Росомаха и вдруг кинулся к «Панар-Левассору»: – Ну-ка, покажи!

– Держи фонарик!

Дальше они возились с мотором уже в четыре руки.

Наконец они угомонились. Росомаха был оставлен с тулупом – ждать, пока из дома начнут выходить женщины и явится дворник. Судя по опрятному виду дома и красивым занавескам, там жили приличные люди, державшие кухарок, а то и горничных. Если же комнаты сдавались – тем более требовалась прислуга, чтобы содержать их в порядке.

Лабрюйер поехал к «Мотору».

У него имелось описание внешности фальшивого Собаньского, сделанное Мякишевым. Да и рабочие явно обратили внимание на чудака, который своими завиральными идеями развлекает молодых инженеров, а меж тем всюду сует нос.

Мюллер гнал автомобиль с предельной скоростью, и Лабрюйер невольно вспомнил свое знакомство с Гаккелем. Но Мюллер был опытный шофер и доставил Лабрюйера к заводским воротам за несколько минут до второго гудка.

Рабочие уже спешили, но Лабрюйеру удалось спросить нескольких о чудаке Собаньском. Ему объяснили – чудак в такую рань не приходит, а спрашивать о нем нужно господина Морозова из канцелярии, они как-то подружились. И когда со вторым гудком последние опаздывающие вбежали в ворота, Лабрюйер обратился к сторожу – нужно было узнать, когда приходят канцелярские служащие. Они являлись к половине девятого – времени было еще много. И за это время Лабрюйер решил съездить в фотографическое заведение, посовещаться с Хорем. Парень все-таки был назначен командиром наблюдательного отряда, и принимать в одиночку серьезное решение Лабрюйер не хотел.

Хорь, в образе осточертевшей ему фрейлен Каролины, был сердит и неразговорчив. Лабрюйер подумал было, что опять сцепился с Енисеевым, но до правды не докопался. А правда была такая: Хорь мучился вопросом, телефонировать ли милым барышням, Минни и Вилли. Учительницу итальянского языка они нашли сами, фотографических карточек он им изготовил целый альбом, так что формального повода не было. Уговариваться насчет совместного похода в театр после того, как барышни после «Демона» откровенно сбежали, тоже как-то странно. И в таком смутном состоянии души он должен был выслушивать доклад Лабрюйера…