Дарья Плещеева - Наблюдательный отряд [litres]

Щекастый белокурый балбес Отто Розенцвайг сидел на койке, завернувшись в одеяло. Ногой он запихивал под койку корзинку с припасами.

– К вам сыскная полиция, господин Розенцвайг, – сказал сторож и вышел.

Лабрюйер прислушался – в замке проскрежетал ключ; видимо, зная шебутной характер Розенцвайга, сторож на всякий случай запер в карцере всех троих.

– Сыскная полиция? Но я ничего не крал! Мышей я купил! Купил в цирке – там их держат, чтобы кормить змею! Вы можете спросить в цирке!..

– Помолчите, Розенцвайг, и встаньте, когда с вами старшие говорят, – велел Линдер. – Хорошо. Теперь стойте и ешьте.

Он дал студенту заранее приготовленные бутерброды с ветчиной и фляжку с горячим чаем. Розенцвайг лишился дара речи.

Лабрюйер смотрел на стены и понимал, что изучить всю эту живопись будет мудрено. На стенах он опознал немецкие, русские, польские, французские, латинские слова. Над дверью отметился какой-то особо образованный студент – написал по-итальянски «Lasciate ogni speranza» – первую часть знаменитой строки Данте «Lasciate ogni speranza voi ch’entrate», что означало «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Видимо, цитата пришла узнику на ум зимой, когда, замерзая, он вспомнил мучения грешников в ледяном озере Коцит из «Божественной комедии».

– Ну, что? – спросил Линдер.

– Начнем с угла, – и Лабрюйер показал на койку.

– Ты – отсюда, а я пойду навстречу от двери.

Линдер подкатил к косяку чурбан, залез на него, а Лабрюйер забрался на койку. Подсвечивая фонариками, они разбирали перлы студенческого остроумия и хмыкали, когда попадалась фривольная картинка или карикатура. Некоторые монограммы и гербы корпораций были исполнены с изяществом и даже талантом

Розенцвайг жевал и с любопытством смотрел на эти изыскания.

– Что господа ищут? – спросил он.

– Запись вроде той, что в дневнике, – ответил Лабрюйер. – В ней обязательно должны быть имена и фамилии.

– Погляди-ка, – сказал Линдер. – Вот тут, на русском…

Лабрюйер устремился к чурбану, Линдер соскочил, уступая место. Но неизвестный студент сердито жаловался на каких-то загадочных родственников, не приславших ему даже куска черствого хлеба.

Час спустя Лабрюйер и Линдер смотрели друг на друга и молча разводили руками. Сообщения от Клявы они не нашли.

– Ну, значит, бред безумца… – Лабрюйер покачал головой. – Наверно, ему просто хотелось написать об этом, так хотелось, что вообразил, будто на самом деле написано…

– Похоже на то, – согласился Линдер. – Ну, я сделал все, что мог.

– Да, благодарю.

– Если господа из полиции ищут запись, значит, в ней что-то секретное? – полюбопытствовал Розенцвайг.

– Секретное, господин Розенцвайг, это вы правильно заметили, – подтвердил Линдер.

– Так, может, в таком месте записано, что не сразу догадаешься?

– Чурбан! – воскликнул Лабрюйер. Он повалил чурбан набок, но никаких мемуаров не обнаружил.

– Если бы мне нужно было оставить тайное послание, я бы под койку залез, – вдруг сказал Розенцвайг. – Нам, бедным страдальцам, дают свечи, и я бы, взяв туда свечу…

– Точно! Там ведь тоже есть место на стене! – Лабрюйер стал дергать койку, но она оказалась привинчена к полу. Шалопай Розенцвайг рассмеялся.

– Кто из нас самый тощий, господа? – спросил он.

Лезть под койку досталось Линдеру. Лабрюйер и Розенцвайг, очень довольный развлечением, светили ему фонариками.

– Кажется, оно… по-латышски… – сказал Линдер. – Дайте фонарик.

– Читай!

– Читаю… «Я, Андрей Клява…» Тут – неразборчиво, но по смыслу – вроде бы «в здравом уме и твердой памяти»… Дальше – «Я не виноват, я никого не убивал. Я пытаюсь сказать правду, но мне не верят. Я одолжил свои конспекты Теодору Рейтерну, чтобы он переписал две лекции, но он заболел, и я поехал к нему за конспектами. Его дом стоит в лесу, я заблудился…»

– Рейтерн?.. Читай, Линдер, ради бога, читай!..

– «Я вышел к берегу реки или озера, не знаю, было уже темно. Я спотыкался, падал и потерял очки. Там были мостки, у мостков стояло судно, на судне горел фонарь. Я пошел туда и увидел на мостках голую девушку. Она лежала…» Опять неразборчиво…

– Читай, ради всего святого!

– Это же прямо роман! – воскликнул восхищенный студент.

– Читаю. «Этот человек закричал: “Ты убил ее!” Я ответил, что не убивал. Он сказал, что сейчас отвезет меня в полицию, что он полицейский агент. Я сказал: “Очень хорошо, тогда все поймут, что я не убивал. Зачем мне ее убивать?” Я был страшно испуган, но отвечал спокойно. Тогда я услышал голос Теодора Рейтерна: “Андрей, зачем ты ее убил?” Я ответил: “Рейтерн, я не убивал”. Он сказал: “Господин агент, этот человек с большими странностями, он иногда кажется нам сумасшедшим”. Он сказал: “Вот ваш убийца, забирайте его”. Это сказал Теодор Рейтерн. Агент спросил: “Вы знаете, где он все это время держал девочку?” Рейтерн ответил: “Это не имеет значения”. Я не убивал, я не убивал. Я побежал обратно в лес. Они поймали меня. Я потерял сознание. Потом я очнулся, я был весь мокрый. Я лежал на берегу, потом встал, я куда-то шел, встретил людей, спросил, где я. Мне сказали, что на Кипенхольме. Я не мог переплыть реку, мне нечего делать на Кипенхольме. Я пошел вверх по течению, к понтонному мосту. Я понимал, что мне нужно где-то спрятаться, пока полиция не найдет убийцу. Сторож Осис – мой родственник, он спрятал меня. Я не убивал, убил кто-то другой, я только нашел на мостках тело. Я не знаю, как оно туда попало. Я не убивал…» Гроссмайстер, тут дальше только одно – я не убивал.

– Значит, Рейтерн!

– Погоди, не буянь. Рейтерн, возможно, лишь знает, кто убивал.

– Это он. Линдер, вот тот крючок, на котором его держали!

– Погоди, говорят тебе! – Линдер выполз из-под койки. – Допустим, Рейтерн – убийца. Но как это стало известно? Нужно восстановить все события той ночи, нужно заново допросить Кляву…

– Клява спятил окончательно и бесповоротно. О другой убитой девочке что-то знала Грунька-проныра, но и ее больше нет. Леман – убит. Нужно брать этих двух милых матросиков…

Лабрюйер кинулся к двери карцера, подергал – дверь не отворялась.

– Этого еще не хватало! – воскликнул он.

– Сторож Зутис – старый дурак, – сообщил юный Розенцвайг. – Он мог и забыть. Если господа скажут, который час…

– Без четверти восемь, – ответил Линдер.

– В девять он понесет мне хлеб насущный и тот самый стакан воды, которого, говорят, просят умирающие. Этого он не пропустит.

– Черт бы его побрал!

– Вот уж точно, – согласился Линдер. – Знаете, господа, если так – я часок вздремну, я вторую ночь почти не спал. Не бойтесь, Розенцвайг, я у вас одеяло не заберу, я укроюсь пальто.

Он лег на койку и заснул моментально.

Лабрюйер в величайшем беспокойстве ходил от стенки к стенке и даже взмок. Он представлял, что думает о нем сейчас Хорь: в погоне за мифическим маньяком разгильдяй Леопард может сорвать операцию!