Дарья Плещеева - Наблюдательный отряд [litres]

– А если начальство решит, что мне так по гроб дней моих и придется ходить в юбке?!

– Горностай сказал, что тебя готовят для серьезного задания. Может, и там маскарад потребуется.

– Остается только поставить свечку Богородице, чтобы этого не случилось, – усмехнулся Хорь.

Лабрюйер прямо при нем связался с полицией. Линдера не было – инспектор с агентами где-то гонялся за Ванечкой.

– Черт возьми… – проворчал Лабрюйер. – Прямо хоть иди в политехникум с отмычкой…

Зазвонил телефонный аппарат. Хорь был к нему ближе – он и снял трубку.

– Да, я, – сказал он. – Да, понятно. Хорошо. Благодарю. Еще что-то? Так… Благодарю. Ближе к ночи свяжемся. Бог в помощь.

– Что-то важное? – спросил Лабрюйер.

– Сообщение от Куницы. Нам следует поторопиться с операцией. На даче, где теперь живет Луговская, похоже, пакуют чемоданы. Кажется, арест пана Собаньского показал Эвиденцбюро, что следующие кандидаты на тюремную камеру – их агенты.

– Нет худа без добра. Кто спешит – тот ошибается.

– Хотелось бы… Ну что же… Послезавтра.

Линдер объявился поздно вечером – сам заехал в гости к старому товарищу.

– Я вот что придумал, – сказал он. – Я свяжусь с институтским начальством и скажу, что Розенцвайг у нас проходит свидетелем по одному делу, нужно взять показания. Поскольку его в сыскную полицию не выпустят, мы, так и быть, сами к нему придем. Но, Гроссмайстер, если ты сразу не найдешь мемуаров Клявы, во второй раз тебя пустят в карцер через неделю, не раньше, и то – по тайному сговору со сторожем.

– Хорошо.

– Времени у тебя будет немного – не больше часа.

– Рискнем. Я возьму хорошие электрические фонарики.

– Тогда я завтра телефонирую в деканат и договариваюсь.

Институтское начальство даже обрадовалось – было бы очень хорошо, если бы безобразник оказался замешан в какой-то уголовщине, это бы его научило уму-разуму. Оно позволило брать показания хоть два часа, но – вечером, а вечер наступал рано, в пять уже темно.

– Я сегодня не смогу, – сказал Линдер, – давай уж завтра. Может, ночью удастся взять этого подлеца.

– Завтра у нас… – Лабрюйер чуть не сказал «операция», но Линдер понял.

– Во сколько вы начинаете?

– В одиннадцать вечера, когда в нужной местности все угомонятся и лягут спать.

– Ну, до этого часа мы управимся! По крайней мере, поймем, существуют мемуары в природе, или это бред безумца.

Лабрюйер повесил трубку, и тут же телефонный аппарат снова затрезвонил.

– Вас вызывает Выборг, будете говорить? – спросила телефонистка.

– Буду, буду, барышня!

– Связь очень плохая, в любую минуту может прерваться.

– Благодарю!

Пискнуло, зашуршало, далекий суровый бас сообщил:

– По запросу осведомительного агентства. Два человека опознаны. Возможно, экипаж яхты «Лизетта», вызванные свидетели…

В трубке захрюкало, несколько важных слов пропало напрочь. И дальнейшая речь прерывалась этим гадким издевательским хрюканьем.

– …были замечены в тот день, когда пропала… подтвердил… в полном соответствии… подтвердили… Опознание проводилось…

Тут связь наладилась, и Лабрюйер услышал громкое, бодрое и отчетливое:

– Доложил частный пристав Овчинников!

– Донесение принято! Благодарю, господин Овчинников! – заорал Лабрюйер и, не повесив трубку, устремился в лабораторию.

– За тобой гонится маньяк? – осведомился Хорь.

– В Выборге опознали Герца и Франка! Их видели в тот день, когда пропала девочка. Конечно, нужны еще подробности, но мы уже наступаем этой сволочи на пятки! Когда возьмем эту парочку, узнаем, кто был тогда на яхте.

– Разве не Розенцвайг?

– Я уже не знаю. Розенцвайг сказал, что на яхте часто выходят в залив его друзья. Если так – это может оказаться кто угодно. Даже Ламберт! Но знал бы ты, Хорь, сколько вранья я наслушался от преступников!

– Догадываюсь. Я вот думаю – не привлечь ли твоего протеже Мякишева. Мюллер не совсем еще здоров. Я думаю – если посадить Мякишева в автомобиль к Мюллеру, он может при нужде быть и курьером. Он шустрый, должен быстро бегать.

– По ночному лесу и по колено в снегу?

– Я еще подумаю. Курьер может пригодиться. Найди его вечером и спроси, умеет ли он бегать на лыжах.

– Хорошо.

Лабрюйер заглянул к Сеньке и задал этот вопрос. Ответ был примерно такой, какого он и ожидал. Если бы Лабрюйер спросил, умеет ли Сенька прыгать с ранцевым парашютом, который недавно изобрел Глеб Котельников, прозвучало бы то же радостное:

– А чего тут не уметь? Это мы запросто!

– А не врешь?

Сенька немного смутился. Выяснилось – видел, как другие парнишки бегают на лыжах, а ему – кто ж купит? Подумав, Лабрюйер велел Сеньке завтра прийти к себе, как только освободится, но не позже половины десятого, и подниматься двумя этажами выше, там будет ждать господин Хорь. И сказать Хорю чистую правду!

На следующий день Лабрюйер, приготовив дома всю необходимую для беготни на лыжах одежду, сел перед телефонным аппаратом и смотрел на него, как цирковой гипнотизер Осип Фельдман на красавицу-ассистентку. Его отвлекали, он выбегал в салон, возвращался к аппарату и к пяти часам дождался звонка. Затем, радостный и возбужденный, дождался, пока Хорь в образе фрейлен Каролины завершит съемку и выпроводит клиентов.

– Хорь, мы с Линдером сейчас пойдем искать мемуары Клявы, – сказал Лабрюйер.

– Сегодня?

– Да.

– Леопард, ты не забыл, что у нас сегодня?

– Нет, конечно. До девяти я запросто вернусь и успею переодеться.

– В десять выезжаем из дома. Росомаха предупредил Скую, он будет ждать на углу Столбовой и Дерптской.

– По дороге сам зайди в полицейское управление и договорись – если мы ночью кого-либо привезем, так чтобы приютили до утра, а утром по распоряжению из столицы отвезли на Малую Матвеевскую. Там держат две свободные камеры.

– Будет исполнено.

– Хорошо, иди.

Лабрюйер немного удивился спокойствию Хоря и слишком медленной речи. Видимо, командир понемногу вводил себя в какое-то особое необходимое ему состояние. Это самоуглубление было Лабрюйеру понятно не путем наблюдений и логических выводов, а как-то иначе – чутьем, что ли.

Предстояла операция, которая покажет, на что способен этот двадцатидвухлетний командир. И не только начальству покажет – как Лабрюйер понимал, в первую очередь должен быть поставлен на место Горностай. И эта задача могла помочь выполнить главную – а могла и помешать…

Войдя с Линдером в карцер, Лабрюйер ужаснулся. Ему однажды доводилось сюда заглядывать, но его тогда мало беспокоила величина помещения и высота потолков.

Расположенный под самой крышей и довольно холодный карцер был большой комнатой – девяти аршин в длину, четырех аршин в ширину, но это бы еще полбеды – потолок оказался на высоте чуть ли не двухсаженной, при этом стены были исписаны и разрисованы сверху донизу, что внушало уважение к студентам: будущие инженеры ухитрялись забраться так высоко, используя лишь железную койку и почтенный чурбан, заменявший столик, но, возможно, еще и большое ведро с крышкой для естественных надобностей. Окна были расположены близко к полу, так что дневное освещение все равно было бы слишком слабым для съемки.