Дарья Плещеева - Наблюдательный отряд [litres]

– А в лучшем?

– Через пять минут. От его южной оконечности до насыпи шагов, наверно, с полсотни.

– Смолк…

– Пьяный, видно, забрел.

– Откуда он мог туда забрести?

– Тут же две фабрики поблизости, «Гловер» и Саламандер». И рабочие при них селятся. Может, кто-то жалованье пропивает…

– У озера кто-то живет?

– Сомневаюсь. Разве что пара дач стоит, летних дач, без печек. Там, кстати, наши пролетарии и могли устроить пьянку. И старая купальня. И пляжик небольшой.

Снова издалека донесся хриплый крик, очень короткий, словно у крикуна перехватило горло.

– Не нравится мне это, – сказал Хорь. – Очень не нравится. Орет-то этот чудак оттуда, где наши.

– Наши – далеко.

– Ты уверен?

– Они бы дали знак.

Знаков было два – сдвоенный выстрел означал, что идет погоня за синим «Руссо-Балтом», два одиночных выстрела – призыв.

– Давай-ка дойдем до берега, это совсем близко, – предложил Лабрюйер. – Орет-то он со стороны озерца.

– Ты что-то учуял?

– Сам не знаю. Но от дам из Эвиденцбюро можно ожидать любой пакости. Ты ведь помнишь фрау Берту.

– Еще бы не помнить! Артистка, чтоб ей…

– Даже не артистка, – возразил Лабрюйер. – Просто хитрая и ловкая тварь. Но автомобиль она водила отлично. Думаю, Луговская – такое же сокровище.

– А если ловушка?

– Предупрежден – значит, вооружен, – ответил поговоркой Лабрюйер. – Сделаем круг и выйдем к Эйхензее с неожиданной стороны – со стороны железной дороги. Понимаешь, это может быть ловушка, а может быть и что-то такое, что мы можем использовать.

– Хорошо, посмотрим, – подумав, сказал Хорь. – Росомаха прав – ты только притворяешься солидным господином.

– Я рижский бюргер, Хорь. Солидность и притворство у меня в крови.

– Пошли…

Командир, как положено, заскользил по снежной целине первым, Лабрюйер – за ним. Вдруг Хорь остановился и поднял правую руку с лыжной палкой. Лабрюйер подъехал к нему слева.

– Стой, Леопард… – прошептал Хорь. – Не вздумай светить фонарем…

– А что?

– Там, за деревьями, огонек мелькнул и погас. У кого-то электрический фонарик…

– Они?

– Но какого черта?..

– Вот сейчас и узнаем.

Они уже были в двух шагах от Эйхензее, в привычном Лабрюйеру редком сосновом лесу с островками подлеска. На ветках лежал снег – значит, они могли быть укрытием.

Лабрюйер и Хорь затаились у сосен, что росли слева.

Перед ними было замерзшее озеро, правый берег – песчаный, под снегом, левый – порос камышами. На правом вроде что-то мелькнуло.

И снова раздался хриплый вскрик.

– Да что он, пьяный дурак, в камыши провалился? – удивился Хорь.

– Я тебе как человек пьющий могу сказать, что камыши – еще не самое страшное, – утешил Лабрюйер. – Проснуться на крыше, куда для чего-то вылез через чердачное окно, куда страшнее. Дай-ка глянем, что это за горемыка. Ночь лунная, темное на льду хорошо выделяется…

– Если его ночью сюда занесло – он, наверно, и лыка не вяжет.

– Холодная ванна кого хочешь отрезвит. Но долго там сидеть ни к чему.

– Эй! Ты где? – позвал Хорь.

Человек в камышах захрипел.

– Протяни-ка ему лыжную палку, – сказал Лабрюйер.

Хорь подкатился поближе к камышам и стал тыкать палкой, разводя мертвые длинные листья.

– Ничего себе, одна голова торчит… Так там глубоко, что ли?..

– Только не лезь на лед. Может, и глубоко. Эй, ты, горемыка!

Голова повернулась, рот открылся – но ничего, кроме хрипа, они не услышали.

– Хватайся за палку, дурень, – приказал Лабрюйер.

Голова мотнулась вправо-влево.

– Да ты безрукий, что ли?

– Но-ги… – еле выговорил черный рот по-немецки.

– Ну, что там у тебя с ногами? В иле застряли? Хватайся за палку, выдернем, – по-немецки же ответил Лабрюйер.

– Ко мне… за-пла-чу…

– Так ты у нас богатый господин? Ты как туда попал?

– А вот как он туда попал, – сказал Хорь и на несколько секунд включил фонарик. – Смотри, Леопард…

Сразу они не заметили лежащей поблизости секции забора-штакетника. Примерно половина была на берегу, вторая лежала на льду.

– Да, по этим досточкам он мог идти, пока они не кончились, а потом сделал шаг и провалился… Стой, Хорь! Мне эти досточки что-то не нравятся…

– А что?

– Смотри. Они как будто ползали по льду, чтобы улечься поудобнее. Кто и зачем их сюда приладил? Стой, говорю, а то и тебя вытаскивать придется. Вот ведь треклятый пьянчужка, валандайся тут с ним…

Мысли о том, что можно бросить погибающего в ледяной воде человека, ни Лабрюйеру, ни Хорю в головы не приходило.

– По-мо-ги-те… мне… – совсем внятно произнесла голова.

Достав фонарик, Лабрюйер осветил голову, чтобы оценить обстановку.

Оказалось, попавший в воду человек стар и сед, с широким лицом крупной лепки, на вид – не моложе шестидесяти. Чем-то это лицо было знакомо.

И уже на не озерном льду, как на бескрайнем белом блюде, на манер головы Иоанна Крестителя, увидел Лабрюйер это лицо. А на фоне уступчатого берега, на фоне террас, спускавшихся к лазоревой воде, и даже парусник прилепила к воображаемой картине надежная память.

– Рейтерн! – воскликнул Лабрюйер.

– Но-ги… – ответил Рейтерн и со стоном уронил голову на грудь.

– Как его туда занесло? – удивился Хорь.

– Они… меня… – сказал Рейтерн и вдруг взвыл – так, как, должно быть, воет перед смертью попавший в ловушку зверь.

– Господин Рейтерн! – позвал Хорь. Ответа не было.

– Если он в ледяной воде более десяти минут, то – все… можно заказывать панихиду… Мне рассказывали – это страшная боль… – Лабрюйера даже передернуло.

– А он там уже больше десяти минут, кажется. Леопард, что ты так на него смотришь?

– Совпало… – вдруг сказал Лабрюйер. – Хорь, совпало…

– Что?

– Все… все совпало, все сложилось… это он и есть…

– Кто?

– Рейтерн. Тот Рейтерн, тот, понимаешь? Тот, что девчонок убивал! Теперь я, погоди… Теперь я все понял!.. Вот чем Теодора Рейтерна шантажировали! Отцовскими делами! Он знал – и не мог помешать, болван, скотина! Он сам, сволочь, девчонок добывал – обязательно беленьких, с длинными косами! Герца с Франком за ними посылал! И когда Клява случайно оказался свидетелем – сделал все, чтобы отца выгородить. Сложилось, Хорь!

– А если Эвиденцбюро знало, кто убийца, то откуда знало? Это у тебя тоже сложилось?

– Да, Хорь, да! Вы все смеялись!.. А я же узнал, кто мог рассказать людям из Эвиденцбюро про старого Рейтерна! Или Леман, или та пропавшая гувернантка, Амелия Гольдштейн. Вот что скрывала госпожа Урманцева – то, что Амелия собралась наказать убийцу! Вот почему она, уезжая, уничтожила фотографические карточки! Она догадалась, что мы можем напасть на след Амелии. Пока все складно?

– Складно, Леопард! Но с этим что делать?