Валентин Лавров - Царские сокровища, или Любовь безумная

Государь, опустив взор, долго молчал. Потом посмотрел в глаза Соколова и с твердой убежденностью произнес:

— Русский народ велик, а толпа — безумна и страшна.

Соколов вдруг вспомнил: почти эти же слова сказал и Максим Горький при их последней встрече. Удивительно!

Они расстались — навсегда.

Соколов решил: «Сразу же на пристань! Надо узнать, когда отходит пароход, и на первом же — в Тюмень, а там на железную дорогу, в Петроград. Сокровища? Для начала их надо будет получше спрятать».

Он прошел мимо постовых, с облегчением вздохнул, оказавшись за оградой. Вдруг кто-то окликнул:

— Доктор! Вы уже освободились?

Перед ним стоял Панкратов.

Соколов отвечал:

— Я оглядел полость рта Николая Александровича, у него все хорошо.

— Надо же, а мне жаловался: «Зубы ноют, врача, врача…»

— Это порой бывает от сквозняка, когда надует…

— А меня когда лечить начнете?

— На днях! — неопределенно ответил Соколов.

Панкратову, человеку наблюдательному, стало казаться подозрительным: «Почему доктор постоянно за собой мешок таскает?» Он строго сказал:

— А зачем казенный инструментарий уносите? Тем более что и печати с мешка уже сорвали…

— У меня инструментарий сохранней будет.

Панкратов подумал, почесал пальцем затылок, с упрямством сказал:

— Нет, инструмент казенный, пусть в казенном доме и лежит… Отнесите!

Соколов, начиная свирепеть, выдавил сквозь зубы:

— Что вам дался этот мешок? Держите и хоть на шею себе повесьте! Объяснять все свои поступки надо? Я буду делать сложный состав для наркоза, а дома этим заниматься удобней.

Панкратов махнул рукой:

— Хорошо, составляйте! Надо еще офицерам, которые из охраны, помочь. Они узнали, что зубной доктор приехал, и ко мне обращались. Сегодня вечером принять можете?

Соколов в ответ прогудел что-то непонятное. Он отправился в дом к Маше, чтобы под кровать сбросить мешок с бриллиантами — на произвол судьбы, а оттуда идти на пристань, узнавать расписание.

Зато Панкратов направился в канцелярию оформлять временный пропуск доктору Рошковскому.

Начальник пристани сообщил Соколову нечто жуткое:

— Дым разбираешь на горизонте? Это пароход «Русь» навигацию уже завершает. Лед уже у берегов стоит, куда ж тут ходить по воде? Умный хозяин сани запрягает! — И засмеялся коротким, лающим смехом.

Соколов взглянул вдаль. Действительно, черный дым, валивший из трубы, еще можно было разобрать на горизонте.

«Так что теперь делать? Все зубы Панкратову выдернуть? Ладно, а если серьезно: как отсюда выбраться?» — рассуждал Соколов, медленно идя через Ба зарную площадь, по случаю субботы переполненную продавцами и покупателями. Вдруг его окликнул знакомый голос:

— Господин доктор! Здравствуйте пожалуйста!

Соколов увидал пароходного знакомца — Андрея Швыдкого. Он нес тяжелую корзину, нагруженную кусками свинины. Объяснил:

— Свинью заколол, на пятнадцать пудов откормил. — Поставил корзину на снег. — Не свинья — слон африканский. Ирина запаривала зерно, свеклу, картошку, кукурузу, вот и вырастила животное. Симу я поставил в мясной ряд торговать. Подешевле пустили, чтоб нынче же домой вернуться. Когда, доктор, к нам в Телебеевку пожалуете?

— Хоть сейчас же!

— Что, правда?

— Не шучу. Однако завтра с утра сумеете доставить меня до ближайшей железнодорожной станции?

Лицо Швыдкого растянулось в улыбке, но глаза у него всегда оставались холодными.

— Обязательно отвезу, лошадь у меня хорошая. Вот Ирина обрадуется! У нас только и было разговора о вас. Но придется малость обождать, поедем домой ближе к вечеру.

— Не боитесь волков?

— Боюсь, да ружьишко есть, и расторговать надо, свинины привезли нынче пудов шесть. Остальное для себя на зиму засолим.

— И почем торгуете?

— Дешевле, чем другие, просим за пуд по пять рублей с полтиной, а фунт — пятиалтынный. С утра уже почти пуд отдали, недорого все ж.

— Давайте, Андрей Петрович, я у вас оптом все заберу.

— Ну? Зачем вам-то?

— Держите для ровного счета тридцатку! И рубите кусками фунта по два…

Соколов встал рядом с Симой, зычным голосом крикнул:

— Православные! Свежая свининка, еще вчера хрюкала, а нынче к вам на сковородку просится. Подходи, бери бесплатно, каждому по куску!

…Через три минуты весь товар расхватали, только одному мужику ребро сломали, другому нос в лепешку в драке расквасили да еще одного малость помяли. Но все остались довольны. Дармовщинка для нашего человека всегда сладкой бывает.

Соколов заехал к Маше, подарил ей десять рублей, поцеловал в губы, вынул из-под кровати мешок с сокровищами и вместе с супругами Швыдкими покатил в деревню. По счастью, Панкратов не встретился.

Пришла пора сказать несколько слов об Андрее Швыдком. Родился он в славном городе Саратове. Его отец преподавал математику в местном земледельческом училище, но страдал падучей и умер, когда сыночку было лет десять. Ребенок у вдовы был единственным. За мужа она получала хорошую пенсию и жила неплохо.

Андрей с раннего возраста отличался странностями. Он любил рядиться в смешные одежды. Когда ему было шестнадцать лет, надел платье своей матери и отправился в нем в училище. Прохожие и товарищи по учебе умирали со смеху, а Андрей с уморительным видом разыгрывал роль легкомысленной девушки и делал непристойные предложения.

Потом он вдруг ухватился за случайно попавший ему в руки «Капитал» Маркса и стал рьяно проповедовать его идеи, дополняя собственными фантастическими измышлениями. В семнадцать лет он начал писать книгу «Капитал человеческого равенства», в которой предлагал искусственно выводить людей абсолютно одинаковых, так чтобы нельзя было отличить одного от другого, и еще рекомендовал отменить браки и сделать так, чтобы каждый человек имел право на любую встретившуюся женщину, но не больше трех раз в календарные сутки. Свой «Капитал» он посылал во все издательства, но нигде его не печатали и рукопись не возвращали.

Андрей на каждом шагу говорил:

— Издатели меня боятся и завидуют, поэтому не печатают! Хотят тайком под своим именем издать…

В этом же нежном возрасте он стал страдать манией величия, заявляя, что он переустроит все человеческое общество по евангельскому принципу и что это приказал делать регулярно являющийся к нему апостол Петр.

Мать наконец догадалась отвести сыночка к психиатрам. Заключение было решительным: «Андрей Швыдкий страдает душевным заболеванием, которое называется паранойя реформатория, или политическое сумасшествие». Мать обозвала врачей невеждами и убийцами и отказалась заплатить гонорар. Зато сынок вежливо обещал: «Я сделаю революцию и всех вас зарежу!» — и даже загодя купил кинжал.