Валентин Лавров - Царские сокровища, или Любовь безумная

Соколов подумал: «Чем глупее человек, тем он сильнее обожает иностранные словечки! Эта Ирина ничего в простоте не скажет, все выламывается». Стараясь быть серьезным, отвечал:

— Стыдно сказать, кур держать не доводилось.

— И мне прежде не доводилось. Я ведь городская, из Омска. По переписке познакомилась со своим Швыдким, он — убежденный большевик из Петрограда, сподвижник самого Ленина. Слышали о таком?

— Не очень, — слукавил Соколов.

— Ленин — замечательный ум! Мой Швыдкий за экспроприацию отбывал в Тобольске ссылку. Это альтруистичный человек, убежденный борец за народное счастье. Я полностью разделяю политические убеждения мужа. Я никогда не жалела, что сытое мещанское благополучие (мой отец — священник) поменяла на нынешнюю жизнь, ибо в ней сокрыто святое служение нашему порабощенному народу.

— Так почему вы отрубили голову этому пернатому?

— Зажирела кура! А коли так, перестала нестись. Но мой Швыдкий прибег к радикальному средству, которое каждый крестьянин знает. Скажите, доктор, вот вы человек вроде бы ученый, но знаете ли, что надо сделать, чтобы зажиревшая кура стала опять нестись?

— Найти нового петуха.

— Вы сказали нонсенс. Запоминайте: куру следует сутки не кормить и после этого посадить под перевернутую корзину. Затем хлещите по корзине веником и страшным голосом кричите: «Пиф! Паф! Пиф! Паф!» Курица, простите за откровенность, от страха продрищется и снова начнет давать яйца. — Растянула узкие губы в улыбке. — Даже женщин таким образом можно излечивать от бесплодия.

Соколов рассмеялся:

— Прекрасное средство — лечение страхом! Обыкновенно им сатрапы лечат от вольнодумства своих подданных.

— Эта кура не поддалась лечению. Снесла яйцо, и снова забастовка. Мне пришлось взять топор, положить куру на колоду и по шее топором — хрясть! — Ирина с усмешкой ткнула пальцем в мужа. — А мой Швыдкий боится курям головы рубить, крови боится. Революционер не должен бояться крови, ему необходим твердый характер. Для того чтобы взошла светлая заря человечества — царство свободы и всеобщего равенства, — на гильотину можно несколько миллионов непокорных положить. Правда?

— Сомневаюсь.

— Мой Швыдкий вам случай расскажет, в нашей Телебеевке произошел, еще до моего приезда. Расскажи! — Ирина властно тряхнула куриной головой.

Швыдкий затараторил, то и дело бросая робкие взгляды на супругу:

— У соседей Брыкалиных не неслась, то есть не могла родить, молодайка Алена. И травами ее поили, и заговаривали, ходит порожней, хоть лопни. И вот когда муж Алены на базар в Тобольск уехал, деверь, то есть брат мужа, сказал ей: слазь, мол, в подпол, достань шматочек сала. Та, дура, и полезла. А деверь крышку в подпол закрыл, стал топать по крышке сапогами и орать: «Караул, горим, горим!» И таким манером в темноте и страхе держал ее с полчаса. Когда открыл — Алена полумертвая, ничего не соображает, плачет и трясется. Через девять месяцев родила двойню.

Ирина ядовито улыбнулась:

— Правда, неизвестно от кого — от мужа или от деверя.

— Петуха сменила, хе-хе! — Швыдкий рассыпался жидким смехом.

Ирина с удовлетворением добавила:

— Один мальчик — глухой, у второго — ноги колесом. — Встрепенулась. — Ох, заговорили вы меня. Швыдкий, угощай же нашего доброго хозяина.

Соколов сказал:

— Спасибо, я завтракал.

Супруги быстро съели курицу, и Швыдкий заботливо произнес:

— Ирина, тебе надо поспать! Ложись сюда, у стенки, я под тебя ватерпруф застелю.

Ирина вскоре тихо сопела на полу, Швыдкий, сдерживая голос, затараторил затверженными словами:

— Иго самодержавия свергнуто, и это исторически неизбежно. Наверху была жалкая кучка карьеристов и проходимцев, у которых за душой ни совести, ни чести. Они опирались на безграничную власть царя, занимались устройством своих личных дел и преследовали лишь свои корыстные интересы. Все, что было в стране живого и разумного, подвергалось безжалостному гонению.

Соколов, не желая полемики, миролюбиво спросил:

— А вы, сударь, знаете таких людей, которые будут управлять Россией мудро и бескорыстно?

Швыдкий на мгновение замер. Было ясно, что эта простая мысль ни разу не приходила ему в голову. И все же он решительно сказал:

— Народ из себя выдвинет достойных людей!

— Во-первых, это технически невозможно — наверх и «самых достойных». Пролезут, как всегда, самые хитрые и лживые, которые громче других будут вопить о своей якобы «любви к великому русскому народу». И начнется все заново, только эти, дорвавшиеся до власти, не будут обладать опытом и станут на ходу учиться управлять государством, неся народу неисчислимые беды. А поскольку они вылезут из грязи, то хапать начнут исступленно и без меры. Так что все останется по-прежнему, только всем станет еще хуже.

Швыдкий замахал руками:

— Нет и нет! Я не приемлю ваш пессимистический, даже реакционный взгляд на ход прогрессивных событий. Народ изберет в правительство самых достойных и самых бескорыстных. Сегодня к вечеру пойдем мимо села Покровского, высокий серый дом о двух этажах хорошо виден. Знаете, кому принадлежал? Шарлатану Распутину. Помните, как негодяй Распутин назначал и увольнял министров? Россия в ужасе отшатнулась от этого видения разврата и бесчестья. Царское Село с его обитателями стало каким-то зачумленным островом среди чуждой и ненавидящей его народной стихии…

Швыдкий еще что-то восторженно и заученно тараторил, а Соколов прикрыл веки и размышлял: «Революционеры — это все-таки очень умственно ограниченные люди, как правило, неудачники. Дай в свое время государь этому Швыдкому хорошее место, весь его революционный энтузиазм улетучился бы вмиг…»

Ночью кто-то ломился в дверь, раздавались пьяные голоса, ругань в адрес «недорезанных буржуев», но Соколов, подавив желание оторвать горлопану пустую башку, дверь не открыл.

Он лежал на узком диванчике, положив голову на мешок с сургучными печатями. Бесценные сокровища у гения сыска уже ничего, кроме ненависти, не вызывали. Он был заряжен лишь одним стремлением: скорее передать государю этот богом проклятый груз и бежать, бежать отсюда. Он устал от бесконечных тревог, волнений, недоеданий и недосыпаний. Хотелось скрыться в тихий Карлсбад и мирно жить среди доброжелательных чехов, гулять по живописным окрестностям и читать старинные книги в кожаных переплетах.

Утром «Русь» пришвартовалась у пристани, что возле Базарной площади. Соколов по сходням сошел на землю вместе с супругами Швыдкими.

Ирина долго прощалась за руку с Соколовым:

— Мы очень вам признательны, господин доктор! А нам — срочно домой. Надо заколоть свинью и в базарный день — воскресенье — вернуться в Тобольск и продать.