Валентин Лавров - Секретный агент S-25, или Обреченная любовь

Фон Шпелинг улыбнулся во весь рот:

— Вот с этого и надо начинать! Пусть рухнет империя, лишь бы наши интересы не ущемляли. Мне это знакомо. Вам отведена небольшая, но отдельная каюта. Своей нечеловеческой силой вы вчера пленили Георга — командира торпедного отсека.

— Рад слышать!

— Будете в его распоряжении. Выполняйте все, что он прикажет. Через две недели, когда вернемся на базу, мы простимся. Русские газеты заберите с собой. Объявлена готовность номер один. Отходим в ноль восемь.

— Спасибо, командир!

Фон Шпелинг надолго остановил тяжелый взгляд на лице Соколова, негромко произнес:

— Я рад, что вы знакомы с принцем Прусским. Вам будет оказано уважение и достойный прием. Думаю, вы получите сильные впечатления: жизнь подводников невероятно опасна и трудна. При самом богатом воображении вы, граф, не в состоянии представить ощущения, когда вы маневрируете в лодке на глубине пятидесяти метров, а сверху сыплются бомбы, и после каждого взрыва кажется: все, лодка разваливается. И в эти мгновения вы ничего не можете делать для своего спасения, разве только молить Бога, чтобы через мгновение не лопнула эта стальная труба. Достаточно пережить одну бомбовую атаку, чтобы уже ничего не бояться на суше и на море.

Дежурный офицер принес кофе и неслышно вышел. Фон Шпелинг продолжал:

— На борту мы все братья. Иной раз я могу кулаком проучить матроса за нерадивость, но никто никогда не обижается. Знаете почему? Потому что я дорожу его жизнью не меньше, чем своей. Да, на «Стальной акуле» я император и Господь Бог. У меня на борту дисциплина железная, и не рекомендую нарушать ее. Вся команда — исключительно добровольцы, ребята отпетые. Вам придется забыть о вашем высоком происхождении и звании. В случае необходимости будете исполнять самую трудную и грязную работу. У нас особый мир и особая ответственность.

— Вас понял, командир! — отвечал Соколов, добродушно улыбаясь. — Я не боюсь труда. — Он был счастлив, ибо в саквояже ему удалось пронести на борт увесистую динамитную бомбу и взрыватель с часовым механизмом.

— А, вот и ваш непосредственный командир Георг Лутц! Георг, получай новобранца. Представь графа команде и покажи лодку.

Они вышли из командирской каюты.

Левый глаз Георга, подбитый во вчерашней драке, расплылся зелено-синим пятном и почти не открывался.

В отличие от командира Георг был очень уважителен. Он с некоторым подобострастием протянул руку Соколову. Уставился в переносицу Соколова единственным оком, предложил:

— Ну что, начнем с носовых отсеков?

Соколов заботливо произнес:

— Георг, надо порошок буры растереть в подсолнечном масле и этой кашицей мазать вот это, — показал пальцем. — Тогда синяк быстро пройдет.

— Если бура есть у врача, то воспользуюсь вашим советом. Но деретесь вы, полковник, замечательно. Научите?

Повсюду, занятые делом, пыхтели матросы. Каждый знал свой маневр, и никто никому, как показалось Соколову, никаких команд не отдавал — все действовали согласно расписанию.

— Уф! — прокряхтел Соколов, протискиваясь в люк между отсеками.

Георг бросал короткие реплики:

— В корме торпедных аппаратов нет — отличие нашей лодки. А там, в корме, электромоторный отсек и дизельный. Центральный пост. Справа — офицерские каюты, слева — кают-компания, справа — радиорубка, сюда не вздумайте ходить. Аккуратней, не стукнитесь, пролезайте сюда, в этот люк. Это наше царство, торпедный отсек.

Очередное мучительное пролезание, и Соколов оказался в вожделенном месте — боевом отсеке. На металлических стеллажах, закрепленных в оплетенные бугели, в два ряда лежали торпеды. Трое матросов осматривали аппараты, проверяли крепления торпед на стеллажах.

При виде Георга подчиненные вытянулись, с любопытством разглядывая гостя.

— Это летчик, полковник граф Соколов, он совершит с нами боевой поход. — Георг махнул рукой. — Продолжайте! — Повернул улыбающееся лицо к Соколову: — Как полагаете, где я провожу время между вахтами? — Похлопал по стальному боку торпеды. — Как раз на ней, на этом стеллаже. — Рассмеялся. — Кто спит с женщиной, а я с торпедой. Вот такая наша жизнь, привыкайте!

Соколов отозвался:

— Я сам выбрал себе это приключение. И я не желаю быть балластом, хочу какие-нибудь занятия… Тело требует движений.

— Если так, баталер выдаст вам все необходимое: робу — рабочую одежду, бушлат, «гнидник» — куртку с капюшоном и все, что положено. И покажет вашу каюту. Садитесь, граф, на рундук. Тесно? Согласен, в платяном шкафу просторней.

— Зато каюта отдельная.

Георг сказал извиняющимся тоном:

— Не сердитесь за вчерашнее. После нашей собачьей службы как не покуражиться на берегу? Это, сами понимаете, обычай, от прадедов идет.

— Нет, это вы должны извинить меня. Рукопашный бой случился по моей вине. — Он подумал: «Как странно устроена жизнь! Этого симпатичного парня и еще четыре десятка таких же, по сути дела, хороших людей мне придется пустить ко дну. Господи, вот это и есть самое страшное в службе разведчика: губить тех, к кому питаешь симпатию! Впрочем, о чем это я? Эти „хорошие люди“ без зазрения совести топят пассажирские и санитарные суда. Так что мы квиты!» Соколов многозначительно добавил: — Дорогой Георг, у нас у всех служба собачья. А что мужчина без военной службы? Так, фертик!

— Это верно! Война на море с обеих сторон теперь неограниченная, то есть без всяких правил. Сейчас выходим на свободную охоту в Балтийское море, там у нас вдоволь будет возможностей демонстрировать мужской характер, особенно когда в рубке находится… — Георг поморщился, не договорил.

— Мой друг, отметим выход в боевой поход! — предложил Соколов. — У меня есть ямайский ром…

— Замечательно — наслаждаться ромом, находясь под водой. Тем более после хорошей пьянки.

— Я почти не пью.

Георг зашелся в хохоте:

— О-хо-хо-хо! Вчера вы употребляли коньяк словно зельтерскую…

— Дорогой друг, для русского человека бутылка коньяку, что капля в море.

Георг согласно кивнул:

— Да, я бывал в Архангельском порту, погулял на берегу. Русские принимали такие дозы шнапса, какие для любого представителя цивилизованной нации стали бы, ха-ха, смертельными. Но выпьем, когда выйдем в море.

Баталер разместил Соколова в каюте — в крошечном застенке с рундуком и койкой-гамаком.

Гений сыска достал из пакета русские газеты и с острым любопытством стал просматривать их.

Судя по всему, на несчастной родине творились дела немыслимые, самые дурные. Забастовки на заводах и железных дорогах ширились, в Петрограде не хватало продовольствия, массовое дезертирство возрастало. Газеты с непонятным сладострастием писали о неподчинении солдат офицерам и даже убийствах последних. С ухмылкой повествовалось о широко вошедших в практику обысках — своего рода открытых грабежах, когда под видом народной милиции в богатые дома вламывались бандиты, насиловали служанок и хозяек, собирали и уносили все самое ценное.