Селим Ялкут - Скверное дело

От Маши Плахов узнал, что состояние Ивана Михайловича временно стабилизировалось, а донора по прежнему ищут. Ждут донорской почки, но надежда на нее слабая, очередь большая, забор органов еще не упорядочен. То есть как-то он решается, незримыми путями, где сливаются в одном русле коммерческие и криминальные интересы. Немудрено, ведь медицина, как нас теперь учат, такая же сфера бизнеса, как и любая профессия. В общем, вопрос трудный. Кстати, для ознакомления малосведущих: существует, оказывается, черный рынок внутренних органов, или, попросту, внутренностей , где можно получить или обменять необходимое по потребности, например, обзавестись новой почкой в обмен на кусок сырой печени (жареная не нужна, здесь это не тема для шуток) или вставить новенький и блестящий тазобедренный сустав под залог жилплощади. Все новые полезные приспособления приходят в наш вещественный мир. Никто никого, впрочем, не уговаривает, соглашения заключаются негромко, спрос превышает предложение. А почему? Люди хотят жить. Бизнес идет успешно в серьезных конторах, где подписываются долговые обязательства, даются гарантии на случай потери и так дальше… мало ли что может случиться. Обязательства сторон хранятся в банке, и все это происходит обстоятельно, по крайней мере, слово солидно постоянно присутствует и соответствует ситуации — просто так ничего не делается. Современная медицина превзошла религию по части привлечения к реальности молитвенных амулетов, старинных изображений почек и селезенок. Теперь выбор куда больше. Долой костыли, бесплодие, импотенцию, вялую перистальтику, опавшую грудь и синие от инфаркта губы. А есть еще трогательные зародыши (эмбрионы), и плацента для общего омоложения организма. Если средства позволяют, отчего не повторить почти дословно вслед за евангельским: Талифа куми — так в оригинале, а если по нашему — Вставь и иди. И никакого богохульства, современная редакция, уравнивающая Божий промысел и деловую активность. Спросите хотя бы Семена Иосифовича Закса (у нас еще будет случай), и он объяснит…

Маша была на грани истерики. Порывисто ходила по комнате, будто пытаясь преодолеть невидимую преграду.

— Я узнавала, в Израиле делают такие операции. Нужно доставить донора, а они готовы.

— А где донор?

— Можно найти. Молдаване отдают почку за две тысячи. Крестьяне на нуле, виноградники не кормят, для них это деньги. Плюс сама операция. Итого тысяч двадцать.

— Сволочи. — Только и сказал идеалист Плахов.

— Обычный рынок. Купил-продал. Отец не хочет. Но я уговорю, в конце концов что-нибудь придумаем.

— А деньги?

— Павел должен был достать. За панагию. Он мне говорил, они обсуждали эту тему с отцом. Но теперь ни Павла, ни денег. Я хотела дать свою почку. Сказали, не подхожу.

— Не подходишь? — Притворно удивился Плахов.

— Сказали, ДНК не совпадает.

— Но позволь. Как может быть.

— Они сказали, я не его дочь.

Плахову только и осталось — откашляться. Иначе выйти из положения не получалось. Но, вообще, разговор стал более жестким.

— Павел проверял, сказал, чепуха.

— То есть, он так сказал?

— А ты тоже знаешь, я не его дочь?

— Ну… — Плахов заюлил, двусмысленный сложился момент.

Маша присела рядом и глянула пристально. Плахов сильно зависел от этого взгляда и потому робел (так бывает). Попробовал взять за руку, неудачно. Пожала без всяких чувств и высвободилась. — Всё ты знаешь. Тебе папа сказал. Сказал или нет? Только не ври.

— Сказал. — Признался Плахов.

— О чем он думал? Чего хотел?

— Кто? — Плахов был сбит с толка.

— Павел. Он ведь знал, что мы с отцом разные. Зачем врать…

— Ну, Павел был мудрец.

— А тебя он не любил. — Маша говорила раздраженно и зло. Встала резко, прошлась по комнате.

— Какое это теперь имеет значение. — Плахов объяснялся с Машиной спиной.

— А вот имеет. Сам знаешь. И рукописи, и панагия — все было у него. Плюс музей. В полном распоряжении. Что-то он задумал.

— Послушай, Машенька. — Заныл Плахов, вертя головой, чтобы уследить за Машиными перемещениями. Ходила она порывисто, натыкаясь на стулья, как слепая. — Это все в прошлом. Сейчас нужно выяснить, куда девалась панагия. По крайней мере, понятно, почему вы ее отдали.

— Это отец. Я не собиралась. — Маша неожиданно развернулась к Плахову. — Вы меня любите?

Не просто было устоять. Но необходимо. — Истеричка. — Остатками незамутненного сознания подумал Плахов, и вместо того, чтобы найти правильные слова, признался категорически. — Люблю.

— Представьте себе, я не ошиблась. — В Машином голосе зазвучала ирония, неразличимая для влюбленного. — Вы думаете, раз между нами что-то было…

— Послушай. Что ты… И было, и будет… Да, ты… Да, вы… Я этого хочу.

— Все было бы хорошо, если бы не Павел. — Маша будто не слышала, разговаривала сама с собой.

— Позволь, ты о чем? — Плахов сглотнул от волнения.

— Я собираюсь к Балабуеву, заявить об исчезновении панагии.

— Ты уверена? Музейная ценность. Зачем? Найдут и конфискуют.

— Именно, если найдут. Заявишь, что я готовила дарственную музею. Сделаешь? — Подошла совсем близко и глянула буквально в упор. Иногда, в крайние моменты бытия взгляд имеет материальную силу. Не только столовую ложку может узлом завязать (есть свидетели), а здорового и бодрого человека. Как сейчас Плахова.

— Сделаю. — Прокашлялся Плахов.

Маша, стоя, взяла его руку, приложила к своей щеке. Подержала и отпустила. Она все еще глядела на Плахова в упор, испытующе, с незнакомым ранее выражением. Плахов как бы стал уменьшаться в размерах. Она вверху — на трибуне, он внизу — на арене. Поверьте, так может быть. Ничтожеством чувствуешь себя, но это потом, а пока принимаешь, как должное. Повелительница. Машино лицо впечаталось в стену, затемнило квадрат окна, солнечный свет пробился откуда-то сбоку и осветил волосы. Не могло быть, чтобы за несколько столетий черты, переходя от человека к человеку, теряясь от поколения к поколению, остались прежними. И тем не менее.

— Как ты похожа.

— Я знаю. Но скажи сам.

— На Византию.

— Все, Сеня. — Рубил генерал. — Хватит. Не могу больше людей от дела отрывать. Я тебе союзник и друг. Но не сейчас.

— Толя. — Рассудительно отвечал Семен Иосифович Закс. — Потерпи.

— Чего ради? Кто Кудума раскрыл? Мои орлы. Без шума, скандала. Утерлись твои французы.

— Французы, Толя, не мои.

— Значит, Наполеона. Почему я на Кульбитине должен весь розыск держать?

Семен Иосифович запустил палец во вмятину в голове, вздохнул, и от прямого ответа ушел. — Для Госсовета готовлю предложение. Ты ведь знаешь, как у нас.