Николай Волынский - Наследство последнего императора. 2-я книга

Он забрался на койку и через полчаса погрузился в сумеречное состояние, и только слабо наблюдал за бегом слов на потолке по кругу: «В Тамбовскую, на выслугу… Помереть бы скорей… Совсем хворый». Для него круглые сутки была одна полутьма, как в вечернем тумане, но именно состояние сумерек сознания помогло ему протянуть ещё трое суток без воды, а на четвертые старик услышал за окном чей-то неясный шёпот, прерываемый ветром, потом шёпот усилился, голос окреп и заговорил – звонко, ровно, уверенно, порой недовольно, а иногда с порывами, гремя металлом старой тюремной крыши и зашвыривая холодные капли через пустое, без стекла, окошко.

Почувствовав на лице холодные свежие брызги, Чемодуров стащил исподнее и вытолкал сквозь решётку наружу. Через несколько минут кальсоны страшно отяжелели, и старик едва успел втащить их обратно. Он жадно бросился высасывать из ветхой ткани сначала отвратительно горькую, потом восхитительно чистую и сладкую влагу. Снова вывесил кальсоны за окошко и снова едва не выпустил их из рук – так быстро они набрали воды.

Дождь щедро лил до утра и прекратился внезапно, как и начинался. Старик успел вывесить и исподнюю фуфайку, несколько раз выжимал воду из белья в грязную ржавую миску, которую нашёл под кроватью. Питья хватило на трое суток, а на четвертые снова пошёл дождь – теперь холодный, грозовой, и хлестал ливнем до рассвета. Но почему-то и после того, как прекратился дождь, взошло солнце и ярко осветило камеру, гроза продолжалась. Гром гремел по всему горизонту с юго-востока, переходя в частый треск залпов. И только к середине жаркого дня все затихло, хотя время от времени звучали отдельные выстрелы: в Екатеринбург вошли передовые части добровольческой Сибирской армии, состоявшей из казачьих и чехословацких соединений под общим командованием полковника Войцеховского.

Белые захватили город, почти не встречая сопротивления: красные эвакуировались вовремя. Недолго вели огонь только отдельные мелкие группы, которые прикрывали своих сапёров. Но и они очень быстро скрылись на последнем поезде из нескольких железнодорожных платформ.

Проснулся Чемодуров от громкого лязга дверного засова. Тяжёлая дверь со скрипом отворилась. На пороге стояли казачий подхорунжий, при шашке, с нагайкой в руке, и пехотный унтер, который держал в руках раскрытый тяжёлый гроссбух.

Старик скользнул по ним пустым взглядом, решив, что они ему снятся.

– Ну и вонь! – поморщился казак. – Свиней здесь большевики, что ль держали? Кто таков? – громко и резко спросил он Чемодурова.

Старик медленно, с трудом, встал и молча качал головой, беззвучно шевеля потрескавшимися губами.

Унтер нашёл в книге пальцем нужную строчку и медленно и старательно прочёл:

– «Камера нумер 14. Чемодуров Терентий Иванов, шестьдесят девять лет от рождения, холуй бывшего императора Николая Романова Кровавого…

– Что брешешь, пехота? – возмутился казак. – «Холуй… Кровавого…» Думай, Парфёнов!..

– Виноват: так здесь вписано, – пожал плечами унтер. – Дальше читать?

– Читай, да с умом, – проворчал подхорунжий.

– Слушаюсь… Так… «Помещён мая 24-го 1918 года распоряжением военного комиссара товарища Голощёкина, расстрелян 18 июля 1918 года. Похоронен в общей могиле для неизвестных лиц».

– Расстрелян? Как это? – перепросил казак, таращась глядя то на унтера, то на Чемодурова. – Кто? Он расстрелян?

– Так точно-с. Они, Терентий Иванов, холуй… значит, дворовый человек Государя-императора, и есть расстреляны, – подтвердил унтер-офицер. – И захоронены.

Казак разглядывал старика тяжело и молча. Наконец, спросил с подозрением:

– Как же есть ваше имя, настоящее, сударь? И фамилия, если имеется?

– Ась? – не понял Чемодуров.

– Имя, фамилия! – нетерпеливо повторил подхорунжий.

– Фамилия… – прошелестел Чемодуров. – Разве у меня есть фамилия? – он помолчал, вздыхая. Пожевал губами, поскрёб бороду – холёную, когда служил в Зимнем дворце, блестящую, как шерсть жирного чёрного кота, – а теперь поредевшую и в паршивых пятнах неровной седины. – У меня нет фамилии… давно уже. В загробной жизни не бывает фамилий. Меня расстреляли, я давно умер. И не спрашивайте… не мучьте меня больше… Подайте воды. Хоть кружку. Или половину…

Казак подошёл ближе.

– Хорошо, сударь, хорошо. Все ж как вас раньше-то звали?..

– Эх, – вздохнул старик. – Ежели пить дадите… хоть полкружки, я скажу, что звали меня на том, на белом свете, Чемодуров Терентий сын Иванов. А водворили меня сюда, в преддверие ада, бесы с красными звёздами, потом не стали давать пить и есть, а потом и расстреляли начисто. Там, в книге той, правильно написано, да?

– Не все в книгах бывает правильно, – глубокомысленно заметил казак.

– Так может, там про меня записана ошибка? – с надеждой спросил Чемодуров.

– Ошибка, конечно, ошибка! – заверил казак. – Никто тебя, старик, не расстреливал. И красных здесь нет – бежали, как зайцы. А ты живой и сейчас уйдёшь отседова на свободу.

Старик озирался вокруг, словно только сейчас обнаружил, что находится в тюремной камере.

– Вы и вправду прислуживали Государю-императору? – осторожно усомнился казак.

Чемодуров помолчал, потом мелко закивал и зашептал:

– Да, я был всю жизнь, до самой моей смерти камердинер Государя Николая Александровича… а потом Государя арестовали, в Сибирь увезли, и я с ним, а он меня отпустил домой в Тамбовскую век доживать – стар я стал и хворый, и меня арестовали бесы… Только никому не говорите, – спохватился он. – А то снова арестуют.

– Не бойтесь, таперича никто не обидит! – заверил его казак. – А ваши-то господа? Что-нибудь знаете? Где Государь? И Государыня где? Наследник цесаревич? Великие княжны?

– Дайте хотя бы полкружки, – жалобно всхлипнул старик. – Сейчас помру.

Казак бросил взгляд на унтера:

– Парфёнов!..

Тот козырнул и исчез.

Подхорунжий взял Чемодурова за локоть, усадил на койку, помог надеть ветхие кальсоны и брюки. Появился унтер Парфёнов. Принёс кружку воды, которую Чемодуров с неожиданной силой выхватил у него и осушил в несколько глотков. Потом замер, словно задохнулся, выронил кружку, она со звоном покатилась по каменному полу. Выпучив глаза, старик несколько секунд глядел на казака. В животе Чемодурова ёкнуло, и его вырвало одной струёй. Казак едва успел посторониться.

– Эге, бедняга, – сочувственно сказал унтер. – Исстрадался-то как…

– Пулю, сволочи, пожалели, – кивнул казак. – Оставили подыхать, как бездомного пса.

– Надо бы ему молока – глотка два сначала, не боле, – заметил унтер-офицер.

– Да! Позаботься, братец! – приказал подхорунжий.

– Слушаюсь! Сейчас или погодя?

– Сейчас. Потом продолжим – в комендантской. Парфёнов, приведёшь его.