Игорь Шприц - Двойной Нельсон

Первым пасторальными ласками пресытился Вершинин. Оленька же всячески старалась проникнуть в его комнату, прижаться к предмету любви и мешать ему писать заметки. Он стал гнать ее и запретил без спроса вторгаться в свои владения.

Полностью разорвать отношения мешало то обстоятельство, что Оленька подружилась с кухаркой и брала у той остатки с барского стола. Стол у Дубовицких был роскошный (вспомните талию мадам Дубовицкой!), к нему припадали в голодные дни многочисленные молодые родственники-студенты. Памятуя о своей нищей юности, домохозяин денег на провизию не жалел, так что Вершинин стал округляться в наиболее худых местах и опасность дистрофии отступила.

Со временем у него выработался условный рефлекс, на который инстинктивно и надеялась Оленька: ее появление уже прочно вязалось с подносом вкусной еды, с постельными ласками и мечтами Оленьки о будущей совместной жизни. От этих мечтаний Вершинину хотелось выть одиноким волком, но воспоминания о голодных неласковых днях перевешивали, и он откладывал изгнание дочери Евы из рая до лучших времен.

Да, вот еще что ужасно раздражало! Она не научилась говорить ему «ты» даже в самые интимные минуты! Однажды Вершинин даже слегка, конечно же шутя, побил ее за это, что вызвало у Оленьки бурный прилив свежей нежности и желания. Более Вершинин подымать руку не рисковал, иначе его здоровье было бы основательно подорвано...

Услышав за спиной Олин голос, он лениво процедил сквозь зубы:

— Ну что с тобой поделаешь, — встал из-за стола и потянулся, предвкушая сладкий ужин.

— Андрей Яковлевич, откушайте.

Оля поставила на стол поднос с судками. Кухня у Дубовицкого была вполне европейской, но когда у него гостили местечковые родственники, все приготовлялось на кошерный манер. Вот и сейчас не было ни духу свиного, ни молочного — нельзя варить козленка в молоке его матери. Все было телячье и вкусное. А спаржа так просто великолепна. Вершинин даже не заметил (или сделал вид, что не заметил) — самый аппетитный кусочек был надкусан мелкими женскими зубками.

Он ел быстро и вкусно, телячьи хрящики с хрустом дробились молодыми острыми зубами.

Смотреть на него было одно удовольствие, что Оля и делала, не смея сесть в присутствии кумира.

— Много написали? — спросила она с обожанием.

— Очень, — с полным ртом ответил предмет любви.

— А про что? Про любовь?

— Оля, — укоризненно протянул Вершинин, — я про любовь не пишу. Разве если убьют по любви, тогда уж...

— Кто ж из-за любви убивает? — удивилась Оля. — Из-за любви топятся! А сегодня вашу статью хозяин хвалил.

Вершинин оживился:

— Да? И что сказал?

— Клевретом вас назвал!

— А-а, — буркнул про себя оболганный и занялся десертом. На десерт был настоящий цимес — морковь, тушенная в меду с черносливом.

Оля поспешила заполнить колоссальные пробелы в своем образовании:

— А кто такой клеврет?

— Греческий бог, — не задумываясь соврал Вершинин.

— Такой же красивый? — и Оля, не утерпев, прикоснулась к лицу возлюбленного.

Продолжая быстро есть, Вершинин недовольно отстранился:

— Оля...

— Андрюша, — Оля наклонилась к его лицу, щекоча прядками выбившихся из прически волос, — можно, я сегодня останусь?

Вершинин не спеша доел цимес, аккуратно обтер губы полотняной салфеткой и безразлично обронил:

— Как хочешь.

Оля, радостно взвизгнув, бросилась на шею своему кумиру и стала целовать милое лицо, чуть искаженное недовольной гримаской. Однако эта гримаска продержалась совсем недолго, уступив место настоящей гримасе страсти, сильно исказившей лицо клеврета. Как заметил бы большой любитель русской словесности Евграфий Петрович: «Середка сыта — и краешки заиграли!»

Краешки заиграли так быстро и сильно, что уже полминуты спустя их обладатели избавились не только от одежды, но и от стыда, забыв даже закрыть дверь на крючок. Но мансарда была пуста, и стоны пополам с криками не привлекали ничьих любопытных ушей. Только пара голубей, севшая на подоконник для занятий любовью, быстро слетела с него, встревоженная неожиданными звуками людской страсти, гак непохожими на нежное голубиное воркование.

* * *

Кисель ликовал: весь нитроглицерин тонким слоем покрывал дно кюветы с содовым раствором, а образовавшиеся при нейтрализации кислоты соли уже растворились. Он доказал свою химическую состоятельность!

Двадцать минут давно прошло, а Дора все не появлялась. Первый несколько раз доставал из жилетного карманчика швейцарские часы, на что Кисель огорченно вздыхал: часы у Первого были не в пример богаче его собственных немецких. Корпус часов был выточен умелыми швейцарцами из полосатого прозрачного агата, так что сквозь него таинственно просвечивали золотом все шестереночки, маховички и зубчики. Вот станет он инженером, разбогатеет и купит себе такие же или даже еще лучше.

— Мне надобно идти.

Первый больше не мог ждать. Нина уйдет и будет считать, что он трус и бросил ее в самый трудный момент ее жизни.

— Давай соберем это, — Кисель небрежно кивнул на кювету. — И уходи. Я дождусь ее и получу инструкции.

Тем самым Кисель неявно становился первым и главным номером в их двойке. Первый это почувствовал.

— Или трусишь? — На сей раз укол нанес Кисель. И не промахнулся!

Первый хладнокровно взял в правую руку склянку темного стекла, заранее подготовленную еще Дорой, в левую — пипетку.

— Сливай соду, — коротко бросил он Киселю.

Кисель удовлетворенно хмыкнул и осторожно наклонил кювету над раковиной. Сода полилась в сток тихой струйкой, нитроглицерин стал собираться в одном углу кюветы светло-коричневой колыхающейся пирамидкой.

Дора научит его грамотно смешивать эту жидкость с глиной. Глина нужна особенная, ее частицы должны иметь очень развитую микроструктуру. Тогда нитроглицерин маленькими дозами будет равномерно распределен по толще глины и не сможет детонировать при ударах или скачках температуры. Им можно спокойно заполнять бомбы любой формы, оставляя место для запалов. Как делать запалы, Кисель еще не знал, но уже догадывался, что не очень сложно.

Первый аккуратно набрал полную пипетку нитроглицерина и выпустил его по стенке склянки.

— Набирай поменьше, чтобы носик оставался пустым, — тихо сказал Кисель.

— Не учи меня, — так же тихо отозвался Первый. Но вторую пипетку набрал уже следуя указанию — не до конца.

Надо будет потом устроить фокус с кюветой, как это показала Дора, — эффектно стукнуть по стенке и полюбоваться на то, как Первый подпрыгнет вверх козлом от неожиданности.

В лаборатории установилась почти полная тишина, лишь глухо отзывались копыта по торцовому покрытию Загородного проспекта да Первый посапывал от сосредоточенности. Казалось, все так и будет тянуться мирной цепочкой еще много дней: лаборатория, химические опыты, работа, производство и снова опыты.