Игорь Шприц - Двойной Нельсон

Не более секунды святой отец вникал в суть происходящего. А диспозиция была нижеследующей: Медянников лежал на полу навзничь, на его ручищах и ножищах сидело по два, а то и более невзрачных мужичонки, а самый крупный и задиристый оседлал Евграфия Петровича сверху, вцепился ему в волосья и довольно-таки успешно старался придать лицу жертвы плоское выражение, втискивая все неровности оного в виде носа и скул в поверхность пола.

Вокруг этой живой, но грозящей смертью картины бегал бородатенький сторонник передела собственности и заламывал руки в тщетной надежде словами смирить насилие и перековать мечи на орала.

— Товарищи! Товарищи! — без удержу кричал он одно и то же.

Но товарищи его не слышали, а гнули свое, причем успешно. Жить Евграфию Петровичу оставалось секунд десять, если не менее. Поэтому священник вручил себя небесам, и небезосновательно: по воле Отца нашего одним ударом в чресла батюшка, подобно Давиду, сокрушил Голиафа, терзавшего жертву, а потом тремя-четырьмя простенькими оплеухами согнал душегубов с поверженного тела и чудесным образом вернул Медянникова к жизни.

Молитвенную тишину нарушало лишь сопение фабричных и Евграфия Петровича, ощупывавшего руки и ноги. Все было цело.

— Что же вы, дети мои?! — вопросил поп, он же пастырь овец православных, но ответа не получил. Все бараны стыдливо прятали глаза.

Богатырь-священник подал руку поверженному и помог ему встать.

— Цел, сын мой? — заботливо вопросил он, на что Медянников перекрестился двуперстно, молчаливо явив свое старообрядчество. Поп сразу оценил деликатность спасенного и более не докучал ему пастырством.

— Как же так, Петр Мартынович? — укорил он сторонника передачи средств собственности. — Ты же обещал мне, что все будет тихо-мирно! А что, если бы пришла полиция? Каково мне было бы страдать за ваши безобразия?

— Бог терпел и нам велел, — проявил миролюбивую инициативу побитый Медянников,— Я сам виноват. Возбудил мирян словом, они и не выдержали. Простите меня, братцы, грешного! — и поклонился в пояс обидчикам, на всякий случай запоминая самого драчливого, того, что терзал его шевелюру. При встрече отольются ему все его каверзы!

— И ты нас прости, путиловский! — хмуро ответил за всех знаток французского регламента.

— Вот и хорошо! — Батюшка был рад согласию. — Благословенны будут мирящие, ибо первыми войдут они в Царство небесное!

— Аминь... — нестройно отозвались фабричные.

— Ты кто будешь? — спросил миротворец у новоспасенного.

— Евграфом меня кличут. Петров сын.

— А я отец Георгий Гапон. Подобрав рясу, отец Георгий уселся за стол. — Чайку бы налили, бараны бодливые!

Бараны расцвели улыбками — видно было по всему, что за батюшку они в огонь и в воду.

* * *

Зинаида Гиппиус была великолепна. Вначале она рассмешила всех, прочитав Бальмонта точно так, как прочитал бы сам Бальмонт, с надрывом и распевом:

— Ветер, ветер, ветер, ветер...

Уже здесь отдельная публика засмеялась, поскольку волшебница Зинаида в поисках ветра даже оглянулась позади себя, тем самым сразу понизив первую строфу до каких-то там совершенно низменных ветров.

ДОСЬЕ. ГИППИУС ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА

1869 года рождения. С 1889 года замужем за Дмитрием Мережковским, литератором. Основательница Религиозно-философских собраний. Критик, поэтесса, хозяйка литературного салона. Литературный псевдоним «Антон Крайний».

Пакай тоже хохотнул вовремя, чем вызвал завистливые взгляды соседнего столика, не успевшего отреагировать правильным образом. А Зинаида с безмятежно-глупым лицом продолжила:

— Что ты в ветках все шумишь? Вольный ветер, ветер, ветер...

Она сделала паузу, вызвав очередной пароксизм смеха теперь уже у всех присутствующих, помолчала и добила Бальмонта:

— ...пред тобой дрожит камыш!

Публика откровенно заржала, какой-то господинчик вскочил и прокричал:

— Шумел камыш, деревья гнулись! — чем сорвал шутовские аплодисменты.

Но это была лишь прелюдия. Мережковский сидел и ухмылялся сатиром: он-то все знал. Дальше пошла чистая пародия:

Валерий, Валерий, Валерий, Валерий!

Тебя воспевают и гады, и звери.

Тебе поклонились, восторженно-чисты,

Купчихи, студенты, жиды, гимназисты!

Публика завыла и застучала ногами, изнемогая от смеха и требуя продолжения. И дождалась:

Но всех покоряя — ты вечно покорен,

То красен — то зелен, то розов — то черен...

О жрец дерзновенный московских мистерий!

Валерий... Валерий... Валерий...

И, как гвоздь в крышку гроба, вогнала последнее:

Валерий!!

Поклонилась, чертовка, и села спокойно за свой столик, словно не она сейчас низвела до самого дна зарвавшегося москвича, возомнившего себя поэтом!

Инженер появился незаметно. Только что Пакай стоя кричал «Браво!!», отбивая себе ладони, потом сел, повернул голову — и вот он, знакомый невозмутимый профиль Евгения Филипповича. Он спросил себе кофе с ликером, внимательно посмотрел на Пакая и сказал лишь одно слово:

— Ну?

Пакай моментально, даже с небольшой дрожью в руках достал приготовленный пакет с перлюстрированной почтой и попытался тихонько, под столом передать его Азефу, на что тот прореагировал довольно грубо:

— Все в гимназистиков играете? — открыто взял конверт и стал проглядывать бумаги, нисколько не заботясь даже о малейшей конспирации.

— Запомните, молодой человек, — говорил он, одновременно читая подчеркнутые места. — Ничто так не возбуждает любопытство, как деланная секретность. А если вы будете все делать открыто, уверяю, вас даже никто и не заметит. Это все?

— Да. — Пакай пожалел, что взял мало.

— Негусто...

— Я приготовлю еще.

— Уж извольте! — Принесли кофе, и Азеф пригубил ликер. — Через два дня я еду в Париж, партии нужны документы.

Пакай решился поведать тайну, за открытие которой ему уж наверняка не поздоровится:

— Сегодня я услышал одну информацию. О Гершуни.

— Что? — насторожился Азеф. — Кто информатор?

Пакай сглотнул слюну:

— Информатор из очень высоких партийцев...

— Кто же? — Азеф резко приблизил свое большое лицо вплотную к Пакаю.— Кто?!

Пакай наклонился к его уху. Ухо было мясистое и волосатое, с мочкой, плотно приросшей к черепу.

— Некий инженер Раскин. Несомненно одно — это его кличка.

— Спасибо. — Азеф одним глотком допил кофе.— Спасибо. Вы молодец. Завтра здесь же, в это же время. Узнайте обязательно про этого Раскина. И про информацию! Любую деталь. Мне это архиважно.

И вышел так же незаметно, как и появился.

* * *

Он даже и не понял, как они очутились в его комнате. Шампанское, портвейн и водка смешались в голове и полностью отключили участки мозга, отвечавшие за логичное поведение.