Ирина Лобусова - Копи Хаджибейского лимана

В парке был открыт хороший ресторан, который сразу приобрел популярность. Туда ездили и из Одессы, проводили концерты.

А в 1888 году рядом с центральными корпусами грязелечебницы открыли детскую санитарную станцию. Этот участок возле лимана был подарен городу графом Толстым. В детском отделении бесплатно лечились дети ремесленников, чернорабочих, прислуги и сироты. Заведение поддерживалось обществом попечения о больных детях, существовавшим на пожертвования частных лиц.

Кроме городской грязелечебницы, на Хаджи-бейском лимане были и частные медицинские учреждения. Сообщение курорта с городом осуществлялось паровым трамваем.

После революции грязелечебницу не закрыли. Санаторий сначала переименовали в «Пролетарское здоровье», а затем — в «Крестьянский санаторий имени центрального исполнительного комитета УССР». В парке был построен большой двухэтажный дом по проекту архитектора В. К. Циммера. Входные ворота и стены всех корпусов санатория украсили фресками, созданными украинскими художниками-монументалистами, представителями так называемого «Расстрелянного возрождения» Михаилом Бойчуком и Антониной Ивановой.

Был открыт специальный корпус для больных ревматизмом. А для тех, кто приезжал не в санаторий, в просто на курорт и в ресторан, открыли гостиницу.

Но не все берега Хаджибейского лимана считались безопасным местом. На противоположной стороне курорта, на территории, которая не была благоустроена, сохранились заброшенные соляные копи и копи с выработками ракушняка, в которых добывали камень.

Пытаясь как можно лучше благоустроить санаторий для партийной элиты, часть входов в катакомбы и заброшенные копи закрыли каменными или деревянными плитами. Намертво вколоченные плиты обрастали травой, и через время никто бы уже не смог обнаружить остатки входов в катакомбы. Но закрыты не все — часть таких входов местные жители специально скрывали от властей, чтобы использовать в своих собственных целях.

Таня прекрасно знала, что в них прятали контрабандные товары, рыбацкие снасти, а также людей, которых разыскивали власти. Мягкий климат окрестностей Хаджибейского лимана делал заброшенные копи идеальным местом для убежища. В этих подземельях было не так холодно, как в катакомбах в самом городе и возле моря. А близость пресной реки Малый Куяльник и других мелких речушек создавала дополнительный источник питьевой воды. В камнях попадались рудники, которые не замерзали даже в самые лютые морозы. Время от времени власти устраивали облавы в окрестностях лимана. Но они редко заканчивались удачно, так как разветвленная сеть подземных ходов позволяла с легкостью уйти от преследования и запутать следы.

Итак, многое Тане уже было известно, а о чем-то она прочитала впервые. Подземные ходы были реальностью.

Таня вернула книги и поблагодарила красивую даму, благообразное лицо которой вскоре осталось в ее памяти лишь призрачным воспоминанием.

— Помоги мне, Туча, — не мигая, Таня уставилась в глаза друга, пораженная тем, как при первых словах изменилось его лицо. — Пойми, нет у меня выхода! Другого выхода просто нет. Один раз в жизни. Ты мне должен. Не хочу напоминать, но придется. Я сама не своя. Туча, не понимаю, на каком свете. Горит все внутри. Ох, как горит... И другая я стала. Вижу, не нравится тебе это. Но что поделаешь. Помоги! Ну как не знаю кого тебя прошу!

— Да, Алмазная... — тяжело вздохнул Туча, — видать, круто тебя жизнь зашкурила. Соли за шкуру подсыпала. И гнить ты начала изнутри. С солью вот этой такой. Я человек простой. В университетах, как твой князек, не обучался. Но за одно тебе скажу. Есть буквы, не я их придумал. И вот так оно и называется. А называется это подлость. Подлость это, Алмазная. Ты мозгом своим уясни.

— Я знаю, — Таня кивнула, — подлость. Так поступил бы какой-нибудь Скумбрия. Или этот, лысый, ты помнишь. Котовский. Он бы так поступил. Я знаю. Японец от моего замысла в гробу наверняка перевернулся. Но... Другого выхода нет. Он не заговорит. Он денег хочет. А в нем — не подлость? Он белый и пушистый, Туча, этот дед Михей, который ворам подземные ходы сдает? Я сегодня была у него. Долго говорила. Деньги несла. Он ни в какую. Нет у меня выбора, Туча, нет! Мне этот ход нужен. Он его знает. Никто не знает, кроме него. Что же мне делать? Вот ты сам скажи: что мне делать? Туча, ты мой единственный друг.

— Беда в том, Алмазная, — грустно покачал головой Туча, — что люблю я тебя, ох, как сильно люблю. Да не так, как мужик бабе лапшу на ухи развешивает. А как свою, как родную. Как брат сестру любит, как отец дочь. Своя ты мне. Врослась всей кровью. Мы кровью за Японца прошлым с тобой повязаны. А кровь — не водица, когда братья — кровники. Знаю, что говорю. Мы с тобой кровные. И знаю я тебя, как никто другой.

— Помоги, Туча, — заломив руки, Таня заплакала, — ни о чем другом больше думать не могу... Дай людей.

— Ладно. Ты мне вот за что скажи. Как ты с Кагу-лом считаться будешь? Кинешь же ты его! Знаю по твоим глазам! Люди его на ножи тебя поставят.

— Нет, никого не кину. Я им свои деньги отдам. Все доли, что заработала. У меня в укромном месте. Скажу — выкуп, — твердо ответила Таня, у которой все еще текли слезы, и она не могла их остановить.

— Дурья башка! — Туча только рукой махнул. — Под шо ты себя загоняешь? В какую яму лезешь?

— Нет, Туча, ты не понял, — Таня очень грустно смотрела на него. — Я не лезу. Я хочу из нее вылезти.

Днем улочки села Нерубайского были безлюдны. Несколько чахлых, полудохлых кур (именно про таких в Одессе говорят «синяя птица») возились в придорожной пыли у покосившегося плетня. Куры были такие жалкие, что сидящий в будке на цепи по ту сторону плетня сторожевой пес даже не смотрел в их сторону, всем своим видом демонстрируя презрение к столь жалким созданиям.

За плетнем было шумно. Двое мальчишек играли в войну. Одному было лет 10, он был крепкий, коренастый, другому — лет шесть, но он совсем не уступал своему брату. А то, что это братья, видно было по внешнему сходству мальчишек, которые с жуткими воплями носились по городу.

Играли в белых и красных, в то, что лишь несколько лет назад отгремело в этих краях, пронеслось как смерч, оставив страшные воспоминания у взрослых, а у мальчишек — игру в войну.

За плетнем был зажиточный дом, заметно отличающийся от соседских. Крытый новенькой черепицей, двухэтажный, он весело смотрел чистыми стеклами окон, за которыми виднелись занавески в цветочек. Этот богатый дом составлял резкий контраст с глинобитными сельскими хижинами: большинство жилищ очень пострадали во время многочисленных военных действий, а хозяева все не могли привести их в порядок в силу своей бедности.

На узкую улочку свернул автомобиль — большой, черный, богатый — и вальяжно покатился по колдобинам сельской дороги, где отродясь не было машин.