Наташа Полли - Часовщик с Филигранной улицы

– Ну что же, спокойной ночи, – сказала она.

– Спокойной ночи, – улыбнулся он.

Она поцеловала его, очень легко, быстро скользнув по нему холодными влажными губами и обдав его медовым запахом своей пудры. Он вздрогнул и инстинктивно прикрыл рот рукой.

– Простите… я, видимо, заболеваю. Я не хочу вас…

– О, у вас и правда нездоровый вид. Доброй ночи.

Таниэль кивнул и погасил лампу, как только увидел, что полоска света из-под двери спальни потемнела, но при этом не стал ни раздеваться, ни ложиться. Он ждал до тех пор, пока не затих шелест переворачиваемых страниц ее книги, затем тихонько встал. В темноте он не смог найти своего пальто и вышел на улицу без него.

В окнах дома горел свет. Как только он вошел в мастерскую, его окатило волной горячего воздуха. Жаровня, как обычно, была наполнена раскаленными углями, но, вдобавок к этому, Мори работал с раскаленным паяльником. От его тонкого, светящегося красным кончика поднимался пар по мере того, как Мори водил им внутри часового механизма, припаивая шестеренки. Паяльник был настолько горячим, что Мори работал стоя, чтобы успеть отскочить, не обжегшись, если случайно выронит его из рук. Отодвинутый в сторону стул стоял слева от него, и Катцу, распластавшись на сиденье, нежился в тепле.

– Ну как вы, согрелись, наконец? – спросил Таниэль, стараясь, чтобы его голос звучал непринужденно.

– Почти, – Мори снял галстук, перекинув его через лямку своих подтяжек так, что его концы свисали у него вдоль бедра наподобие перекинутой через плечо жокейской ленты. Он осторожно установил паяльник на тигель с горячими углями. В ямке между ключицами у него выступила испарина.

– Как все прошло, удачно? – спросил он.

– Да, получилось славно.

Мори вылил воду из чашки на зашипевшие угли, над которыми тотчас поднялся пар, и откинулся назад.

– Отлично. Я думал, вы останетесь на ночь в гостинице.

– Да, конечно. Я вернусь туда позже. Грэйс… ее семья все еще там. Вам все-таки надо было прийти, – внезапно сказал он.

– Я знаю. Простите меня. – Он задумчиво посмотрел на Таниэля и повернул в сторону кухни.

– Для чая уже слишком поздно, но у меня есть вино или…

– Мори, постойте.

Мори остановился, и Таниэль, обогнув стол, подошел к нему и прикоснулся щекой к его потемневшим волосам. От его одежды пахло паром и лимонным мылом. Из них двоих он был сильнее, с твердыми мышцами. Он постоял некоторое время, крепко обняв Таниэля, затем отодвинул его от себя. Он умел, щадя чужое самолюбие, не выказывать обеспокоенности, только интерес.

– Это было… – начал Таниэль.

– Не надо мне рассказывать, просто думайте об этом. А потом я все забуду, если вы передумаете.

Таниэль кивнул, наблюдая, как Мори слушает то, что он хотел сказать, и раскаленные нити электрических ламп искорками отражаются в его глазах. Аннабел, Мацумото, Грэйс. Когда мысли закончились, он посмотрел вниз и погладил шелковый галстук над бедром Мори, давая другим мыслям оформиться прежде, чем они превратятся в слова. Мори взял его за локти, наблюдая, как Таниэль расправляет узел на галстуке. Он притянул его ближе к себе и затем вытянул руку в сторону двери. Лампы погасли, сделав их невидимыми со стороны темной улицы. Оранжевый отблеск от меркнущих нитей в лампах ясно отразился в его глазах и затем исчез, когда Таниэль поцеловал его. Он подался плечами вперед, и Таниэль вдохнул его в себя: лимонный запах его кожи, и пар, и уголь. Хотя он брился утром, его щека была шершавой.

– Куда вы ходили сегодня утром? – тихо спросил Таниэль, уткнувшись в его макушку. – Вы потом не вернулись обратно с той же стороны. Я вас видел с колокольни.

– Я ходил повидаться с Шесть.

– С малышкой из работного дома?

– М-м. Мы ходили посмотреть виварий в Гайд-парке. Я встречался с ней каждую субботу, когда вы бывали в Кенсингтоне.

– Хорошо… это хорошо, – сказал Таниэль. Всегда, когда он уходил к Грэйс, ему представлялось, что завод внутри Мори заканчивался, и он неподвижно сидел в мастерской, ожидая, чтобы кто-нибудь завел его снова. Странно было думать, что он поддерживал себя в заведенном состоянии и, пока никто не видел, навещал сирот. Таниэль почувствовал себя обманутым, что было довольно лицемерно с его стороны.

– Вы не против, если я останусь здесь, пока утром не заработает метро?

– Нет, – ответил Мори, нахмурившись. – Но вы, таким образом, теряете ночь в гостинице. Этот дом стоит здесь с четырнадцатого века, он и завтра никуда не денется.

– Но я ведь не смогу бывать здесь часто, правда?

– Да, но это…

– Эта музыкальная шкатулка в вашем ящике, она для Шесть?

Мори на минуту замер.

– Нет.

– Нет, я тоже так подумал.

– Ну хорошо, я, пожалуй, затоплю камин наверху, – он помолчал, глядя на уличный фонарь за окном. – Дрова отсырели, это займет некоторое время.

– Не страшно, – ответил Таниэль и сел, рассеянно поддразнивая Катцу и глядя на кружащийся в свете, падающем из окна мастерской, снег.

Грэйс распахнула дверь мастерской. Таниэль сидел внизу в одиночестве рядом со стоявшей на столе подставкой для паяльника, наполненной горячими углями. Грэйс слышала, как он покинул гостиницу, но ей потребовалось время, чтобы одеться, поэтому она не успела сесть в один с ним поезд метро. Когда, наконец, она подошла к изгибу Филигранной улицы, ей показалось, что все уже спят, но свет в окне внезапно зажегся, оба они уже были в доме. Она секунду постояла, не двигаясь: было не похоже на то, что они только что вошли, они были здесь вдвоем в темноте. У Грэйс противно заныло под ложечкой. У каждого есть свои дурные привычки, но ей не хотелось знать, каковы они у Таниэля, по крайней мере, до тех пор, пока они не привыкнут к совместной жизни и не научатся вместе смеяться вместо того, чтобы избегать друг друга. К счастью, Мори куда-то вышел. Внутри было жарко.

– Привет, – произнесла Грэйс. – Что случилось? Я слышала, как вы уходили.

Таниэль не выказал удивления, увидев ее. Он сидел неподвижно и, хотя обыкновенно улыбался ей при встрече, на этот раз он лишь еле заметно растянул губы.

– Ничего не произошло, я просто зашел на чашку чая. Я думал, что вы уснули, иначе я бы вас предупредил.

– Хорошо, но давайте вместе вернемся, иначе вы пропустите последний поезд.

– Ничего страшного, я могу вернуться первым поездом.

– Это довольно долгое чаепитие.

– Я собирался еще и выспаться, – ответил он, не улыбнувшись. – Почему мое местонахождение так важно?

– Потому что за все эти месяцы вы ни разу не проявили никакого интереса к кенсингтонскому дому, вы попросту не желаете оставить Филигранную улицу, поэтому я думаю, что там, где вы проведете сегодняшнюю ночь, вы и будете жить. Это означает… если вы сожалеете о том, что сделали, и хотите, чтобы все вернулось назад, вы должны решить это сегодня.