Наташа Полли - Часовщик с Филигранной улицы

– Это не он, Долли. Он не делает бомбы, – голос Таниэля звучал как будто откуда-то издалека.

– То есть вы хотите сказать, что все это – не более чем невероятное совпадение? Если вы так считаете, значит… – он остановился: в саду вдруг вспыхнули маленькие огоньки, отбрасывая цветные тени на оконную раму. – Что это?

– Я не знаю.

Таниэль подошел к задней двери и распахнул ее. В саду никого не было, но блуждающие огоньки, которые он видел в свою самую первую ночь здесь, появились снова. Они парили над покрытой снегом землей, и в их сиянии была отчетливо видна цепочка следов, ведущих от двери к садовой калитке.

– Итак, он был здесь, – сказал Уильямсон, пристально глядя на Таниэля. – Вы мне лгали или действительно не знали об этом?

– Он не был…

– Стойте, где стоите, – приказал Уильямсон, выходя за калитку, чтобы, обойдя вокруг дома, проследить, в каком направлении ведут отпечатки ног.

Таниэль, сев на корточки, рассматривал следы. У Мори по-прежнему была всего одна пара коричневых ботинок с клеймом японского сапожника на подошве; на вдавленных в снег отпечатках клейма не было. Уильямсон вернулся спустя несколько минут и покачал головой.

– Следы ведут к дороге, но дальше теряются, – он остановил на Таниэле тяжелый взгляд. – Я собираюсь вас арестовать, и тогда, возможно, вы мне расскажете нечто интересное.

– Отпечатки принадлежат не ему! На подошвах его обуви японские иероглифы…

– Таниэль, сколько еще миниатюрных мужчин живет в этом доме?

– Больше никого, но он не покупает одежду английского производства.

– Можете ли вы безусловно исключить возможность, что он мог приобрести новую пару туфель и вы при этом ничего не заметили? – поинтересовался Уильямсон.

– Ну что ж, тогда арестуйте меня, но мне, право, нечего вам больше сообщить.

– Вы находитесь под домашним арестом. Констебль Блум останется с вами, – произнес Уильямсон при виде открывающейся двери. Сурового вида полицейский остановился у входа, стряхивая снег с ботинок. Уильямсон, по-видимому, через окно мастерской увидел его приближающийся фонарь.

– А вы пока отыщите мою жену. Пожалуйста.

Уильямсон, взявшись за ручку двери, недоуменно потряс головой:

– Что, черт возьми, такого он мог вам наговорить, чтобы вы ослепли до такой степени? Он сделал бомбу, и ваша жена об этом узнала, после чего он ее похитил. Что он сделал, когда вы впервые попали сюда? Ей-богу, было бы здорово узнать. Я бы поместил это в руководство для подготовки полицейских.

– Я вам расскажу после того, как вы ее найдете.

Уильямсон безнадежно развел руками и вышел. Констебль Блум, не дав Таниэлю закрыть за ним дверь, сделал это сам. Таниэль вернулся к пианино и, посидев некоторое время неподвижно, открыл две последние пустые страницы салливановской партитуры и стал по памяти записывать кусок из сочинения Гризта.

На следующее утро в доме появился лорд Кэрроу. Не говоря ни слова, он хлестнул Таниэля стеком по лицу и так же молча ушел. Констебля Блума сменил другой полицейский. Он сказал, что поиски пока не дали никаких результатов. Таниэль оставил его в кухне, снабдив всем необходимым для чая, и уселся за чтение в мастерской.

Когда настало время пятичасового чаепития, Таниэль, заявив, что идет наверх поспать, нашел в шкафу свое старое пальто – новое он оставил в гостинице – и сквозь окошко в спальне Мори выбрался на крышу маленького крыльца над задней дверью. Он спрыгнул на снег, отделавшись несколькими царапинами. Обогнув березы, чтобы не оставлять заметных следов посреди газона, он обнаружил на задах садов Филигранной улицы ручей и пошел вдоль него в северном направлении. Ручей привел его к самой границе Гайд-парка, он оказался так близко от выставочной деревни, что мог расслышать голоса и игру на скрипке – кто-то репетировал партию для струнных инструментов из оперетты.

Таниэль пошел медленнее, надеясь, что Мори ждет его здесь. В сумерках в толпе было безопаснее, чем дома, где он сидел под охраной полицейского. Снаружи чайного домика Осэй собралось довольно много народу – люди использовали это место для встречи друг с другом. Таниэль проталкивался сквозь толпу, ища взглядом серое пальто. Он смог пережить свой арест, удар стека лорда Кэрроу и исчезновение Грэйс, но сейчас он чувствовал, что готов сорваться. У него перехватывало дыхание от яростного желания немедленно увидеть Мори, и чтобы тот был таким, как всегда, и чтобы он объяснил то, что до сих пор было непонятно, но серого пальто нигде не было видно. Таниэль медлил, и по мере того, как таяла надежда, его руки бессильно повисали вдоль туловища, как щупальца Катцу, когда у него кончался завод.

Кто-то потрепал его по руке, но это оказалась всего лишь Осэй. Слегка поклонившись, она указала рукой в сторону пагоды, видимо, чтобы напомнить ему, что следует поторопиться.

Таниэль, с трудом стряхнув с себя оцепенение, постарался взять себя в руки. Темные глаза Осэй остановились на красной отметине от удара стеком у него на лице. Таниэль пошел впереди нее, чтобы избежать необходимости поддерживать разговор. Ему следовало бы вернуться на Филигранную улицу прежде, чем полицейский заметит его отсутствие, но он не мог расстаться с мыслью, что Мори просто опаздывает по какой-то причине, и что он может появиться уже после начала представления. Он ведь говорил, что придет. Он сказал это всего два дня назад. И поведение Катцу подтверждало его слова. Он собирался прийти.

Пагода была увешана сотнями фонариков. Таниэль ожидал, что во время спектакля под открытым небом будет ужасно холодно, но устроители позаботились о том, чтобы зрители не замерзли. Несмотря на то, что снегопад к вечеру прекратился, над местами для публики был натянут тент, и в конце каждого ряда была установлена жаровня с горячими углями. Горячий воздух поднимался над положенными на сиденья кресел подушками, создавая марево вокруг горящих фонарей. Вдобавок ко всему многие дамы кутались в меховые накидки, а некоторые зрители принесли с собой одеяла. Сияние огней и снег создавали иллюзию, что все происходящее – музыкальное действо, разворачивающееся по царской прихоти где-нибудь на территории Зимнего дворца. Все это казалось таким далеким от безмолвия Филигранной улицы.

Таниэль нашел оркестр, располагавшийся сбоку от сцены и, заняв свое место и услышав звяканье стекла под нижним краем пианино, впервые вспомнил о том, что в кармане у него до сих пор лежат флаконы с погодой. Он достал их очень осторожно, не зная, что может произойти, если они разобьются все разом, и переложил в жилетный карман. Можно было не спешить: зрители все еще отыскивали свои места и рассаживались. Музыканты натирали струны канифолью и подкручивали колки, рабочие сцены суетились вокруг бумажных фонариков. Снаружи люди торопливо заходили в лавку Накамуры и покидали ее с ракетами и программками в руках, запасаясь ими для обещанного после представления великолепного фейерверка. Приглядевшись, Таниэль заметил в первых рядах группу безукоризненно одетых азиатов. В большинстве своем молодые, они окружали старшего по возрасту мужчину, довольно некрасивого, но не отталкивающего. Он сидел в той же позе, которая в холодную погоду была характерна для Мори: втянув руки в рукава пальто. Таниэль оглянулся на оркестр: музыканты все еще занимались приготовлениями. Он подошел к местам для зрителей и перегнулся через все еще не занятый первый ряд.