Алексей Филиппов - Презренный кат [СИ]

Еремей при своей прошлой службе слышал уже не один рассказ про антихриста, но мохнатый хвост там никогда не встречался и потому кату очень захотелось узнать, что там дальше было. Только вот беда не получилось узнать. Слепой монах вдруг схватил его за рукав и потащил в сторону ворот. Напрасно Чернышев отмахнуться хотел, настоял старик на своем, и ушли они от интересного рассказа на частый дождик. Сразу за воротами зашептал монах кату.

— Ищи быстрее кусты да давай прятаться там! Ищи скорее Ананий, а то худо нам будет. Ой, как худо.

Кусты были рядом и не успели беглецы, как следует задвинуть их за собой, а к сараю уж солдаты с ружьями бегут. Впереди сержант встревоженный: с носа его течет, шляпа мятая, но важная озабоченность на лице. Такая озабоченность, разве что только у сержантов и бывает, да и то не у всех, а лишь у исполнительных самых. Подбежал сержант к воротам кривым, а тут к нему тот самый плешивый мужик из сарая высунулся и шепчет.

— Что же ты Яков Фомич, как долго-то? Нельзя так. Того и гляди, все заговорщики разбегутся. Того и гляди.

Плешивый доносчик, исполнив свое подлое дело, прочь от сарая потрусил, а солдаты закричали громко «Слово и дело» да в сарай со штыками наперевес ринулись. Чего дальше-то было, Еремей не увидел. Отползли они от галдящего строения и по какой-то тропинке вдоль реки подальше от этого приключения поспешили. Дождь хлестал их на редкость беспощадно, и потому пройдя деревню, постучались путники в сторожку местного погоста.

Дверь открыл лохматый старик с таким заросшим лицом, что глаза в сивых волосах разглядеть было непросто. Сторож осветил нежданных гостей смолевым факелом и жестом пригласил их войти.

В избушке его было черно и тесно. Хозяин усадил путников за шатающийся стол, покрытый козьей шкурой, и молча выставил для них угощение. Конечно, разносолов на столе не оказалось, но Еремей с монахом были безмерно рады мискам с соленой капустой да пареным горохом. Чернышев сразу же ухватил щепоть гороха, а спутник его стал молиться. Молился он долго и всё это время сторож не отводил от лица молящегося своего коптящего факела. Когда Дементий отмолился положенное ему время да тоже выхватил из подставленного к нему блюда изрядную щепоть капусты, хозяин крякнул и произнес первые за всё время встречи слова.

— Слышь, монашек, я вот чего думаю, а тебя часом Филиппа Худякова никогда в родственниках не было? Уж больно ты на знакомого одного моего похож. Вернее не весь ты похож, а уши только. Точь в точь у Фильки такие уши были. Также вот наизнанку выворачивались.

Монах поперхнулся сочной капустой и натужно закашлялся. Хриплый кашель бил его до тех пор, пока кат не хлопнул старца крепкой ладонью по тощей спине. После богатырского хлопка кашель исчез, любезно уступив место жалостливому стону. Однако стонал старик не долго и аккуратно. Он постонал чуть-чуть, сжался как-то испуганно и прошептал чуть слышно.

— А ты кто?

— Семка Волк я.

— Семка?

— Он самый. А ты не сам ли Филипп?

— Я и есть.

— А чего же ты меня не признал сразу Филька?!

— Да как же я тебя признаю-то, — зашмыгал носом Дементий, — слеп ведь я, Сема. Уж который год слеп. Как крот старый слеп. Не вижу ничего. Да и голосок-то у тебя уже не тот, что бывало. Не признал я тебя Сема, прости меня Христа ради. Не признал.

— А я тебя сразу заподозрил, — радостно похлопал по спине монаха сторож. — По ушам заподозрил. Редкие они у тебя. Только виду сперва не подал. Обознаться боялся, друг ты мой сердечный. Помнишь, как мы с тобой два дурака под городом Азовом на башню турецкую охотниками вызвались.

— Помню, — закивал головой Дементий, — по полтине тогда обещали, а даже полушки потом не дали. Обманули ведь.

— Зато говорят, полковнику нашему сам царь десять рублей серебром пожаловал, — с протяжным вздохом покачал головой хозяин избушки.

— Десять?

— Десять. Представляешь Филя, мы с тобой под пули турецкие лезли, а этот толстобрюхий гад вино ковшами хлестал в шатре. Ему десять рублей серебром, а нам кукиш с маком. Это как понимать?

— Вот бы его сейчас сюда, — мечтательно прошептал монах. — Я бы с него всё спросил: и за полтину ту, и за мясо тухлое, и за батюшку моего, которому по командирскому навету голову возле кремлевской стены отсекли. За всё бы поквитался.

— Я бы тоже спросил, — поддакнул Волк, выставляя на стол, завернутую в рогожу бутыль. — Мне много за что спросить можно. Настрадался я тогда из-за них, из-за всех полковников этих. Ты-то вот с нами в Москву тогда не пошел, а мы по справедливости разобраться хотели.

— Разобрались?

— Разобрались, да только не мы, а с нами. Сперва из пушек картечью нас посекли, а потом стали другие подарки раздавать. Мне вот ноздри выдернули и в Пустозеро сослали. Отцу моему, Евграфу Кузьмичу голову отрубили, и твоего батюшку сия участь не миновала, а с полковника всё, как с гуся вода. Давай Филя помянем товарищей наших: тех, кто в бою пал от сабли вражеской и тех, кого в застенке да на плахе замучили. Какие люди были? Ты отца-то моего помнишь?

— Так как не помнить? — кивнул головой Дементий. — Здоров был дядька Евграф. Помнишь, как он яблоко в ладони зажал, а мы с тобой два здоровенных лба разжать не смогли. А ты Никиту Федотовича, дядю моего не забыл? Помнишь, как с мушкетом он ловко управлялся?

— Конечно, помню. Никто у нас в полку не мог проворнее его мушкет снарядить. Глазом моргнуть не успеешь, а дядька Никита уж с оружием наизготовку стоит. Давай за них чашу поднимем.

Монах приглашению противиться не стал и пили они в тот вечер горькое вино большими кружками, вспоминая былые годы да радостно почесывая седые затылки от этих воспоминаний. Долго пили.

— Мы ведь тоже вот с Ананием чуть было под «слово и дело» не попали, — поведал своё последнее приключение монах, после очередной чары. — Разговорился народ про антихриста, а солдаты тут как тут. Будто ждали где-то разговора этого? Чудеса, да и только у вас тут творятся. Люди разговорились, а у меня прямо свербит что-то в душе. Не сидится мне на месте. «Не будет нам счастья, — думаю, — от этого рассказа». Ухватил я Анания за рукав и на улицу увлек. Вот ведь как бывает.

— А зачинщиком разговора не мужик плешивый был, — утирая усы, поинтересовался сторож. — Брови у него еще такие лохматые.

— Он, — радостно встрял в разговор Еремей, неожиданно получив возможность поучаствовать в беседе. — Точно, плешивый мужик с лохматыми бровями всё и начал. Точно, я же рядом с ним сидел. Он-то и начал про всё разговоры. Он.

— Его Васькой Подколодным кличут, — засмеялся хозяин. — Он ведь что стервец придумал? Сам первый подлый разговор заводит, а потом собеседника в тверской застенок сдает. Сперва ему, как доносчику первый кнут был, а сейчас только по пятиалтынному за каждого смутьяна платят. В достатке Васька теперь живет, а был ведь голь перекатная. Однако нашел себе дело прибыльное и уважение тем заслужил. Вы вот что, как увидите его ещё раз, так сразу бегом. Он хитрый лис, любого окрутит. Васька тут даже ко мне подкатывал, да так ловко, что пришлось мне оглоблю в руки взять. Еле угомонил стервеца.