Алексей Филиппов - Презренный кат [СИ]

Добрая старушка строго шугнула злобно зарычавших собак и повела божьего странника мимо высокого крыльца к небольшой, изрядно поросшей свежей крапивой хозяйственной пристройке. Там старуха распахнула перед монахом жалобно скрипевшую дверь, усадила его за убогий столик, покрытый телячьей шкурой, и выставила перед гостем чашку овсяного киселя с краюхой горячего хлеба.

— Ешь милый, ешь, в честь праздничка воскресного. Оголодал, небось, в странствиях своих по земле нашей? Помолись милый за меня где-нибудь при случае. Анисьей меня все кличут, — молвила старушка и, пометавшись взглядом по убогому убранству крошечной хибарки, куда-то убежала, не выслушав ответа на свой риторический вопрос.

Еремей, почувствовав внезапный приступ жуткого голода, споро уничтожил на столе всё съестное и осторожно выглянул за дверь. Посидеть без дела у него желания не появилось. Утолив голод, кат опять приступил к задуманному розыску. Искренне благодаря бога за такую удачу, он осторожно выбрался из хибарки и стал рассматривать добротную стену соседнего строения. Сперва осторожно из-за угла на стену терема взирал, а потом, осмелившись, поближе к ней подошел. Пройдя всего с десяток шагов, Чернышев насторожился. Где-то рядом заворчали собаки.

Оставаться далее у стены было нельзя, надо опять возвращаться в убогую хижину приветливой старушки. Может та ещё и киселем странника угостит? А может и расскажет чего любопытное про графа молодого? Еремей Матвеевич уж совсем было повернул назад, но тут заметил недалеко от себя, изрядно поросшие травой ступени. Кат сразу же подбежал к ним и догадался, что это вход в какой-то подвал, а как догадался, так и захотел тут же в подвале том побывать. Обильно поросшая зеленым мхом дверь, на удивление легко отворилась, и Еремей, осторожно ступая по крутым скользким ступеням, очутился в прохладной тьме просторного подземелья.

Здесь было темно и тихо, только где-то там вверху глухо лаяли о чем-то своем злые собаки и спорили о чем-то хриплыми голосами люди. Чернышев сделал на ощупь еще несколько шагов и вдруг почувствовал, что перед ним кто-то стоит. Кат в испуге попытался отпрянуть назад, запнулся о попавшуюся под ноги корягу и упал, больно оцарапав острым сучком левую щеку.

— Тихо, — прошипел из тьмы грозный голос. — Молчи, а то в миг прирежу. В миг кровь из горла пущу, только пикни.

В подтверждение серьезности прозвучавшей угрозы Еремей почуял на шее, прикосновение холодной стали. Он замер ожидая, очередного мерзкого поворота своей судьбы, а голос опять зашипел.

— Ты кто?

— Монах я, — соврал, не моргнув глазам кат. — Монах, странник божий. По обителям я хожу, грехи свои замаливаю.

— А здесь чего ищешь, монах?

— Надо мне, — уже честно признался Чернышев.

— Ишь ты, «надо» ему, — передразнил Еремея зловещий шепот, сопровождая своё ехидство чувствительным уколом ножа. — Я тебе сейчас покажу, как «надо» твое разыскать. Быстро кровушку твою теплую на землю сырую пущу. Молись скорее подлая душа!

— Ты чего? — захрипел кат. — Убери ножик.

— Сейчас прирежу тебя и уберу, — продолжал издеваться вооруженный обитатель подземелья. — Ты кем у графьев служишь?

— Не служу я, — пытаясь отвести шею от злого железа, прошептал Чернышев. — Я сам по себе. Сказал же, что странник божий я. Милостыню пришел просить.

— А как же тебя к дому допустили?

— Старуха покормить меня привела, да вышла куда-то, а я вот в подвал этот потихоньку забрался. Надо мне в этом доме узнать кое-что. Думал я, что в подвале чего нужное увижу. Убери ножик-то.

— Так ты чего, тоже здесь прячешься? — чуть слышно усмехнулся незнакомец. — Уж, не по тайному ли умыслу ты здесь?

— По тайному.

— Ишь ты. А я думал, что это кто из дворни княжеской в подземелье спустился. Обознался я, выходит? Ну, живи, коли, так. Считай, что повезло тебе сегодня. Я ведь сперва хотел тебе без разговора нож в сердце воткнуть. У меня прямо рука от этого хотения зачесалась, но видно уберег тебя ангел-хранитель.

Злодей отставил шею ката в покое, ухватил его за широкий рукав и потащил куда-то за собой. Еремей понемногу стал привыкать к темноте и уже смог различать своего проводника. Непрошеным проводником оказался невысокий жилистый мужик в темной рубахе да серой заячьей шапке. Мужик скоро подтащил ката к огромному валуну, лежащему у пыльной стены и, ткнув в сторону камня пальцем, строго приказал.

— Помоги камушек сдвинуть, а то я один никак не слажу. С ночи бьюсь да все вот никак. Тяжелый, зараза.

Еремей встал на колени, навалился плечом на валун, пытаясь сдвинуть его с места. Камень был вправду достаточно тяжелым и сдался двум надрывно пыхтящим людям не сразу, а только после того, когда у них синие круги от натуги перед глазами поплыли. Дав, после продолжительной борьбы, чуть-чуть слабину, сорванный с места валун, сдался и откатился от стены. Мужик, чуть отдышавшись, утер шапкой со лба пот, ударил ногой по обнажившимся из-под валуна гнилым доскам и сразу же полез в пролом. За ним полез и Чернышев.

Преодолев тесный лаз, очутились они в другом подвале, наверное, более тесном, но не таким темным. Откуда-то сверху падал сюда рассеянный свет, высвечивая установленный по стене старинные сундуки. Спутник Еремея так возрадовался, открывшемуся зрелищу, что до разудалой пляски ему самая малая толика осталась. Он тряс головой, хлопал себя руками по бокам, бестолково сучил ногами и даже вроде чуть-чуть засветился от счастья.

— Добрался я всё-таки, — шептал он, радостно хлопая Чернышева по плечу. — Добрался. А я уж думал, что зря сюда полез. Спасибо тебе монах. Ой, спасибо. Свечки для тебя теперь не пожалею. Тебя как звать-то?

— Еремей.

— Ох, Ерема, счастье-то нам с тобой привалило. Не зря выходит, мы с тобой жилы над камнем рвали. Не зря его подлюку катали. А мне холоп апраксинский еще перед Рождеством про этот подвал сказал. Мы с ним тогда в разбойной яме Преображенского приказа сидели. А я ведь сперва не поверил ему. Думал, врет. Вот ведь какое дело-то. Не соврал ведь холоп. Не соврал. Давай помогай Ерема.

Счастливый мужик подполз к самому большому сундуку, откинул тяжелую крышку и, сунув в руки ката открытый мешок, стал горстями черпать монеты. Монет в сундуке было столько, что после наполнения мешка и убыли никакой заметно не было.

— Ух, Ерема, — опять зашелся в счастливом припадке мужик, — держи-ка, давай еще один мешок.

Насыпанный до половины второй мешок, вслед за первым с большим трудом был отправлен через гнилой проем в темное подземелье. Валун опять придвинули на свое прежнее место. И на этот раз он не сразу поддался, снова пришлось рядом с ним попыхтеть. Труженики ещё раз шумно отдышались, и радостный сообщник привел Еремея Матвеевича к месту своей прежней лежки. С этого места сквозь узенькую щель просматривался кусочек графского двора.