Зуфар Фаткудинов - Сквозь страх

Тюремное начальство в то время отвело Махно, пожалуй, одну из немногих камер с оконцем на улицу. Ему тогда показалось, что повезло, — можно будет взирать иногда на свет божий и знать, что творится на воле. Но Махно даже не предполагал, какую психологическую пытку подстроили ему тюремные чиновники. Напряженно глядя в малюсенькое оконце, украшенное толстой ржавой стальной решеткой, он видел, как жирует на воле светская публика, золотая молодежь. Хмельные от веселья и от диких страстей дамы и господа чинно раскатывали в солидных экипажах. Дамы в кокетливых белых шляпках, в длинных светлых шелковых платьях, ладно облегающих тонкие талии, с томными взглядами и жеманно-похотливыми позами, ненасытные в своих сладострастных вожделениях, — то громко заразительно смеялись, то притворно визжали, как казалось Махно, кошачьими голосами, которые не дают спать в мартовские ночи.

Зимой же, под масленицу, ему удавалось увидеть развеселые, разбитные пьяные компании, в центре которых красовались нарядные женщины. Их тугие груди и бедра жадно обнимали мужички и неоперившиеся сосунки. И такая смертная тоска, такой приступ ярости нападали на Махно, что он начинал биться головой о холодные каменные стены, исступленно дергал неподдающуюся решетку, царапал до крови ногтями свой каменный мешок, скрежетал зубами и выл, как волк, пока силы не покидали его. И так каждый раз, когда он подтягивался на руках к проклятому окну. Махно не однажды зарекался не подходить к окну, но какая-то сатанинская сила тянула к решетке и заставляла взглянуть на волю, на свет. Не раз этот заключенный просил тюремщиков перевести его в другую камеру с видом во двор, но те лишь скалили толстые физиономии. Так продолжалось восемь лет, а попытки бежать остались безуспешными.

За это время Махно люто возненавидел весь свет, государственную власть, чиновников. Поклялся, что будет всегда бороться против любых властей, уничтожать их представителей, а самых красивых и знатных женщин заставлять беспрекословно прислуживать ему, как прислуживали рабыни своему господину и повелителю в древнем рабовладельческом Риме. Дал и другую клятву — быть одним из самых богатых людей России.

Когда февральская революция 1917 года выпустила его на волю, Махно укатил в екатеринославские края, где и начал претворять свои обширные планы, не забывая о своих сокровенных клятвах.

Батька Махно в отличие от рыбака, который расставил большие сети, не сидел выжидательно, а одновременно, как охотник, промышлял добычу в крупных населенных пунктах, где было чем поживиться, грабил целые составы на железной дороге. Тех, кто оказывал малейшее неповиновение или сопротивление, защищая свое имущество, расстреливал.

Махно не прочь был позолотить ручку и за счет государственного золотого запаса большевиков. К началу 1918 года золотой запас Советской России был в основном сосредоточен в Петрограде, Москве, и Казани. К петроградскому золоту Махно реально не мог дотянуться. Это он хорошо понимал и сам. Кое-что могло выгореть в Москве: там окопались довольно сильные анархистские организации. Они реально могли напасть на государственное хранилище. К тому же он располагал сведениями, что Гохран охраняется примитивно и при хорошей организации налета можно грабануть золота и камушков не на один миллион. Когда впервые услышал, как охраняется в Москве золотой запас, Махно аж подпрыгнул со стула, заметался по комнате.

— Доводится мне, что золотишком у большевиков командует либо дилетант, либо жулик хорошего масштаба, — с охотничьим азартом проговорил он, пристально глядя на своего адъютанта. — При таком-то неспокойствии в Москве и так хранить?! Нет. Надо быть прирожденным остолопом! Нет, голубчик, тут что-то не то. Сдается, туда имеют ход должностные воры. Им это выгодно: можно потом все свалить на грабителей. Создают для этого условия. Хороша добыча! Мы, пожалуй, воспользуемся этим. А?.. — Махно сел на стул и нервно застучал костяшками пальцев по инкрустированному столу. — Видимо, большевички не смогли еще убрать старых чиновных крыс из финансовой системы. Вот они и прогрызают им государственные карманы. Это нам на руку.

В тот же день Махно снарядил своего эмиссара в Москву для организации нападения анархистов на Гохран. Этим доверенным батьки был Евлампий Предыбайло, дядя Митьки Сабадырева. Но дядюшке в Москве не повезло, их явочную квартиру накрыло ЧК. Ему одному из немногих удалось скрыться, правда, с пулей в плече. После этой неудачи Махно начал готовить группу нападения прямо у себя, в Гуляй-Поле.

В начале 1918 года над Советской Россией начали сгущаться темные тучи. На юге страны набирало силы белое движение, на Дону вспыхнули многочисленными пожарами казачьи мятежи, зыбкой болотной почвой становилась земля на Урале: местное зажиточное казачество не признало Советской власти, но самое страшное — возникла реальная опасность наступления германских войск и захвата городов, где хранился золотой запас страны. Советское правительств было вынуждено в мае 1918 года перевезти золотой запас в наиболее безопасный район страны — Казань, где местное население с самого начала активно поддерживало Советскую власть. В кладовые Казанского банка были доставлены золото, платина, драгоценные камни общей стоимостью более 700 миллионов золотых рублей, хранившиеся в Москве, Петрограде, Тамбове и Самаре. Эти ценности и составляли золотой запас молодого Советского государства.

Старания Махно поживиться золотишком в Москве оказались, однако, тщетными. Но эта мысль занозой сидела в его авантюрной голове, и он решил снарядить в Казань группу нападения. Батька уже обмозговал план этого мероприятия и прикидывал, кому бы поручить это опасное дело. Нужен был проворный, как хорек, но хитрый, как лиса, человек. Он уже не раз мысленно перебирал весь состав контрразведки и своих ближайших помощников. На примете было трое, среди них и Митька Сабадырев. Махно решил лично побеседовать с каждым из них перед тем, как окончательно остановить свой выбор.

Когда Сабадырев оказался в апартаментах Махно, тот, широко расставив ноги, встал перед ним и долго всматривался в Митькино лицо, словно врач, который прикидывал: как лучше сделать пациенту пластическую операцию. Потом хозяин зала отошел к окну и тяжелым взглядом смерил гостя с головы до ног, точно хотел определить его рост до сантиметров. Митьке от этого взгляда показалось, что батька читает его мысли. И по телу пробежал противный холодок. «Насквозь видит. Это точно. Хорошо, что не оставил в последний раз у себя сережки. А то б…» — Митька попытался не думать, что его ожидало бы, если это случилось.

Но внутренний голос подсказал ему: «Шмякнул бы рукояткой маузера по голове, и вытащили бы вперед ногами…» В эту минуту он благодарил своего дядюшку, предупредившего его пагубный поступок. Пропал бы из-за Тоськи: ей хотел подарить сережки. Митька мысленно перекрестился.