Зуфар Фаткудинов - Сквозь страх

За Чуманским урманом [5] Лесом (татар.). виднелось скошенное поле, через которое змейкой вилась дорога. Издали дорога казалась нарисованной темно-коричневым карандашом на золотистом от стерни поле. Она, пересекая равнину поля надвое, упиралась в крайние дома деревни Каргали. На окраине деревни лениво махала крыльями ветряная мельница. С того места, где остановился Шамиль, кроме мельницы виднелись лишь печные трубы, больше похожие на головки спичек. Он видел и крошечную трубу своего родного дома, где родился и провел больше половины своей жизни. Радость нахлынула бурным потоком и выдавила из глаз прозрачные горошины слез. Горло перехватило. Ведь дома он не был целых три года! Столько времени не видел бесконечно дорогих лиц отца и матери! И Шамиль, уставший, но счастливый, чуть ли не бегом поспешил в отчий дом.

Батька Махно с утра трубил сбор: приказал явиться в штаб отрядным, их помощникам и служивым из контрразведки, которую возглавлял Лева Задов.

В контрразведке с давнего времени числился и Димка Сабадырев, по кличке Мерин. И вот теперь ни свет ни заря кто-то хлопал его ладонями по щекам с такой быстротой, как при массаже, только гораздо резче.

— Вставай, олух царя навозного! Ну же! — хрипел над ним столь знакомый прокуренный бас родного дяди. — Ты же знаешь, Нестор Иванович ослушания не терпит. Выгонит из контрразведки-то, а може, велить и выпороть вдобавок. Вот дурень-то, нажрался горилки, а еще вученый. И все ета потаскуха Тоська. Спаивает парубков да выжимает из них, як из мокрых тряпок, последние капли сил, а заодно трясет и карманы. Уж больно охоча до золота. Ну погодь же, стерва! Я и до тебя доберусь, — всё больше распаляясь, долдонил начальник отряда Предыбайло. — Я те за своего племяша сделаю козью морду! Если надо, к батьке Махно пойду.

Стоило ему упомянуть слово «Махно», как Димка вскочил, словно солдат при появлении генерала, и ошалело повторял, как попугай:

— Что приказал батька? Что приказал батька? — И, не дослушав дядюшку, заторопился. — Я бегу. Бегу…

— Погодь! — Дядюшка схватил его огромной волосатой ручищей за грудь. — Дурья башка! Штоб я боле не видал тебя со стервой Тоськой!

— Но я ж люблю ее… — упавшим голосом проронил Митька. — Хочу жениться…

— Што?! — чуть не поперхнулся Предыбайло. — На этой… прости господи! Да ведь она со всем штабом спала! Теперь хозвзвод обслуживает. И там уж нет хлопца, который бы с ней не переспал! — Предыбайло не заметил, как перешел на крик. — Я те женюсь, дурак безмозглый! Не дам позорить нашу семью. — И он влепил племяшу пару увесистых тумаков. — Мы тя зря, што ли, учили? Убью! Убью, ежели ишо раз увижу с ней. А ее, суку, замордую вусмерть. Ты меня знаешь! — Он толкнул Митьку к выходу. — Пошел отседа. Бегом к батьке!

Сабадырев не помнил, как добрался до штаба. Мысли его были с ней, с Тоськой. О ней думал; о ночи, проведенной с ней. И, хотя он понимал, что дядька прав, ничего с собой поделать не мог. Ведь она ему так нравилась! Хотя про ее привольную жизнь знал. И когда случайно увидел ее на сеновале в жарких объятиях Гриньки — громилы из личной охраны батьки, совсем голову потерял. С тех пор Тоська приходила к нему во сне каждую ночь. И вот наконец-то вчера он провел с ней целую ночь. Предложил ей пожениться. И она неожиданно для него согласилась. А тут поперек дороги стал дядька Евлампий. Какое его телячье дело?! Хоть бы куда подевался. К черту его протекцию перед батькой Махно. Убежать бы с Тоськой на необитаемый остров. Но такая избалованная вниманием краля вряд ли последует за ним. Да и махновская контрразведка, в которую его, Митьку Сабадырева, пристроил дядюшка, быстро сцапает и проглотит вместе потрохами. «Нет, негожа мысль о побеге, — решил он. — Кто же бежит от теплого местечка? Служить в контрразведке почетно, а главное — все тебя боятся. Не случайно ж хлопцы рвутся туда. Вон даже заносчивые батькины телохранители и то начали первыми здороваться».

Вспыхнувшее было костром тщеславие у Митьки тут же погасло от очередного порыва влечения к Тоське. «Убегу! Ей-богу, убегу с ней. Где-нибудь пристроимся».

Придя в штаб, влюбленный молодой человек плюхнулся на лавку у самой двери и не заметил, как снова погрузился в болото противоречивых мыслей.

Кто-то толкнул его в бок.

— Ты што, опупел? — донесся до него приглушенный голос дядюшки Евлампия. — Развалился, як на кровати у полюбовницы.

Только сейчас Сабадырев заметил, что он полулежал на лавке, прислонившись к стене. Его поза явно не выражала почтения к батьке Махно, державшему речь. Таких вещей батька ох как не любил. И горе тому, по чьей вине он прерывал свое ораторство; тут уж батька не играл в демократию. От испуга у Митьки выступила испарина на лбу.

— Расстрелять каждого, кто не выполнит этот приказ! — как выстрелы докатились слова Махно до Сабадырева. Он физически ощутил, что батька адресовал свои слова ему, и по спине поползли мурашки. Мысли о Тоське, как россыпи пороха, мгновенно сгорели в пламени страха. Он хотел перекреститься, но вовремя спохватился. «О господи! — пронеслось в голове. — Ведь шлепнет, ежели что. Не посмотрит, что с моим дядей вместе сидели в Бутырской тюрьме».

И теперь каждое слово батьки кайлом врубалось в его сознание.

… — Группы в количестве десяти — двенадцати человек сегодня же немедленно должны выехать в населенные пункты, которые указаны в приказе, — вещал Махно. — Задерживать всех. Тщательно обыскивать. Ценности экспроприировать и сдавать казначеям до последнего грамма. За утайку — смерть.

Махно вытащил платок, вытер лоб. Хотел распорядиться, чтоб открыли окно, но передумал: незачем лишним ушам слышать о секретном приказе.

… — Важных персон — князей, дворян, купчин, офицерье и прочую сволочь — доставлять в штаб, лично ко мне. И женщин этого пошиба — тоже. Кроме того, у кого будут найдены ценности, — их тоже ко мне.