Юлиан Стрыйковский - Пришелец из Нарбонны

— Рабби, я не дорос. Я не достоин, — Эли низко поклонился и, простившись, пошел прочь.

Каталина стояла на коленях. Масляная лампадка, висящая перед иконой Богоматери с младенцем, бросала слабый свет на склоненную девичью голову.

От звука открываемой двери она вздрогнула, но не повернулась и не прервала молитвы.

Эли остался стоять у входа, держа широкополую шляпу в руках.

Ждал он недолго.

Каталина поднялась с налоя, прикрытого стареньким ковриком.

— Прости меня, Каталина.

Каталина села на стул.

— Я молилась за вас.

— За кого? — переспросил Эли.

— За Марианну.

Эли уселся у ее ног.

— Это большое несчастье для дома раввина.

— Поговорим о нас, Каталина.

— Я молилась за вашу милость.

Эли вздохнул и положил голову ей на колени.

— Завтра тоже буду молиться за вашу милость.

— И Бог инквизитора тебя выслушает?

— Меня выслушает Иисус Христос.

— Завтра я, возможно, умру. Это моя последняя ночь.

— Откажитесь, ваша милость, не убивайте, и вы будете жить.

— Поедем в Нарбонну…

Каталина положила ладонь на его голову.

— Ты поедешь верхом, на лошади, а я пойду рядом. Буду держать Лайл за уздечку.

— Слишком далеко, чтобы идти пешком.

— Упадем отцу в ноги, чтобы он нас благословил.

— Отец вашу милость не захочет благословить.

— Я напомню ему о моавитянке Руфи и Воозе [147] Руфь и Вооз — см. Книгу Руфи. . И с того времени я бы называл тебя Руфью.

— А если бы и это не помогло?

— Мы бы покинули отчий дом и поехали туда, где люди нас не знают.

— Ты говоришь о людях, но забываешь о Боге. Бог повсюду, и он нас везде увидит.

— Бог посмотрит в мое сердце, а потом в твое — и обрадуется. Люди хуже Бога.

— Ты говоришь о Боге так, будто он человек.

— Это самое большое, что может человек себе вообразить.

— Кощунствуешь. Бог больше, чем человек может себе вообразить.

— Человек — царь живых тварей. Только он способен пожертвовать своей жизнью. А смерть на кресте или на костре — это вершина существования.

— Нельзя сравнивать крест с костром.

— Почему?

— Не знаю, почему.

— Каталина, поговорим о нас.

— Поговорим…

— Я люблю тебя, Каталина.

Каталина убрала руку, лежавшую на его голове.

— А ты, Каталина?

— Я? Не знаю.

— Ты чиста, как родниковая вода.

— Я грешна. Я грешу в мыслях.

— Я грешил, не думая.

— Это нехорошо.

— Что это за грех? Почему он считается грехом?

— Пусть Бог отпустит грехи вашей милости.

— Аминь.

Ветер ударил в пергаментное окно, и по нему забарабанили крупные капли дождя. Вспыхнула молния, и совсем близко ударил гром.

Каталина перекрестилась.

— Бог сердится, — сказал Эли.

— Над Богом смеяться нельзя.

— Боишься грозы?

Каталина ничего не ответила.

— Все женщины, каких я знал, боялись грозы.

— Я тоже.

Он обнял ее ноги.

Дождь усиливался. Оба молча вслушивались в шум воды.

Наконец Эли прервал молчание:

— Хочешь, я угадаю, о чем ты думаешь?

— Не надо.

— Боишься собственных мыслей?

Каталина покачала головой.

— Не боюсь. Чего мне бояться?

— Ты права, бояться нечего. Все от Бога, и добро, и зло.

— Даже ад? — спросила Каталина.

— Боже мой!

— Ну, правда, даже ад? — настаивала Каталина.

— Кто, по-твоему, может избежать ада? Никто.

— Святой.

— Святые в раю.

— Да.

— Сколько их было? Сколько есть? И сколько еще будет? Разве стоило для такого количества людей делать рай? Сколько в таком раю пустого места! Значит, оно предназначено для нас. Я в этом уверен. Можно у Бога спросить.

— Грешно то, что говорит ваша милость. Я даже начинаю бояться.

— Я обниму тебя, и страх пройдет.

Каталина отпрянула.

— Не бойся, прошу тебя.

— Я уже не боюсь.

— Расскажи мне что-нибудь о себе.

— Что, например?

— Например, что случилось в твоем детстве и чего ты не можешь забыть.

— Ничего такого не было.

— Или чего ты стыдишься.

— Такого не рассказывают.

— Может, ты скрываешь какие-то грехи, признайся!

— Что это? Исповедь?

— Мы должны друг с другом разговаривать, как на исповеди.

— Мы так и разговариваем.

— Может, знаешь какую-нибудь смешную историю?

— Знаю.

— Тогда расскажи.

— О моем младшем брате. На Рождество в вертепе ему надо было играть ослика. А он не хотел, отказывался, и так — каждый год. А когда он подрос и его снова попросили играть ослика, он сказал: я уже большой осел, устраивайте себе ясли без меня.

— А ты кем была в яслях? Скорее всего, Мадонной?

Каталина рассмеялась.

— Теперь я расскажу смешную историю, — начал Эли. — Когда мне исполнилось тринадцать лет, отец подарил на конфирмацию кинжал. Я произнес ученую речь и наложил тефиллин. А когда торжество кончилось, я сиял тефиллин и спросил: сегодня я наложил его, а когда перестану? В синагоге все дружно рассмеялись. Тогда я узнал, что еврей каждое утро должен накладывать тефиллин всю свою жизнь. И должен всегда брать его с собой. Однажды я уехал из дому, а когда вернулся, отец спросил меня, вел ли я себя как набожный еврей и выполнял ли я все заповеди. Я соврал, что да. Тогда отец сказал: «Сейчас мы проверим». И вытащил из моего кошеля тефиллин, а оттуда выпала золотая монета. «Если бы ты сказал правду, дукат был бы твой, потому что ты бы его заслужил, а так он возвращается к своему хозяину, ибо я положил его, чтобы тебя испытать…» — Эли задумался. — Да, хотел от тебя утаить, — сказал он. — В ночь после конфирмации я первый раз был с девушкой.

— И она была, как родниковая вода? — спросила Каталина.

— Не знаю. Тогда я об этом не думал. Я весь дрожал от страха. Но это было сильнее. Теперь я боюсь куда больше, чем тогда.

— Эли!

Он поднял на нее взгляд. Она погладила его по волосам.

— А я чиста, как родниковая вода?

— Ты бела, как снег.

— Откуда ты можешь знать?

— Я ничего не хочу знать, кроме того, что вижу.

— А Марианна тоже была бела, как снег?

— Каталина!

— Я видела, как она в ночной рубашке выходила из твоей комнаты.

— Ты видела?

— Да.

— Поэтому и предупредила меня? Приревновала? Иначе бы ничего не сказала?

— Не приревновала. Я опасалась за твою жизнь. Она могла тебя убить в постели.

— Каталина, ты же рассказывала о двух наемниках.

— Она же могла это сделать вместо них.

— Что ты говоришь? Минуту назад один человек предостерегал меня от женщин, как от самого сильного зла.

— Значит, я уже не чиста, как родниковая вода, и не бела, как снег?

— Каталина!

— Эли! — она прикоснулась руками к его лицу.

— Я люблю тебя, Каталина.

— Возможно, это наша последняя ночь. Не говори так. Я буду просить о милости у своей покровительницы Святой Катерины. Пойду в монастырь. Принесу обет вечной непорочности. Ты будешь жить, Эли. Моя молитва тебя спасет. Должна спасти.