Анатолий Леонов - Оживший покойник

Джон Меррик молча сидел в своем любимом кресле, задумчиво покусывая нижнюю губу. Он размышлял. Сейчас ему предстояло решить сразу несколько очень важных вопросов безотлагательной важности, причем сделать это так искусно, чтобы в Лондоне и тени подозрений не могло упасть на его честное имя и безупречную репутацию. Джон Меррик думал, как хороший шахматист, видя позицию на доске на несколько шагов вперед. Он умел это делать, и спустя непродолжительное время на лице его уже играла довольная улыбка. Меррик расслабился и облегченно выдохнул. Он знал, что будет делать дальше. Осмотревшись, посол заметил все еще стоявшего в дверях секретаря, на которого, уходя, озорной Чоботок напялил шапочку «монмуш». Вид у Свифта был настолько нелеп, что Меррик не удержался от смеха.

– Ричард Свифт, вы еще больший осел, чем я думал! Пригласите ко мне мастера Аткинса.

Впрочем, дать такое задание было проще, чем его выполнить. Мастера Аткинса Свифт нашел в подземной тюрьме, вздернутым на дыбу, с грязными штанами и пахнущим, как парная репа. У ног его закованный в колоду, в полусогнутом состоянии стоял дед Киселяй и громко выл, размазывая по бороде кровь и сопли из разбитого носа.

Только один человек в доме этой ночью ничего не знал и не подозревал беды. Капитан Яков Маржарет спал в своей кровати, обложенный пуховыми подушками. Спал, положив на прикроватный столик пару чудесных шотландских пистолетов, заряженных крупной картечью. Спал сном праведника, не помышляя о завтрашнем дне.

За стенами Нового города, на Мшанской улице, тянувшейся вдоль высокого берега Волги к Спас-Подвязному мужскому монастырю, располагались торговые ряды с бесчисленными лавками, амбарами, харчевными избушками и даже просто торговыми скамейками, шалашами и палатками. Во всех этих заведениях шел беспрестанный торг разнообразной снедью, изделиями ремесла и многочисленных промыслов, то есть всем, чем издавна славилась Кострома.

Торговали здесь в сырейных, сапожных и рукавишных рядах лучшими в России кожами. Кожи были красные и белые, бараны зеленые, козлы черные. Сапоги, башмаки, поршни, рукавицы-верхницы – все отменной работы. А каким мылом торговали в мыльном ряду! Не было на свете лучшего товара! Получалось оно таким, потому что делалось не из говяжьего сала, как в соседнем Ярославле, а из настоящей тюленьей ворвани с конопляным и льняным маслом. Оттого и стоило дороже ярославского «белого». Так что торговали косяк мыла весом в пуд по цене в 45 копеек. А иное бурое и твердое так и за 60 могли продать. И ведь охотно покупали, несмотря на заоблачную цену.

В кузнечных рядах сидели замочники, гвоздочники, ножевники, скобочники, подковники, лемешники и даже один бронник, который делал кольчуги и панцири. Товар у них был самый разнообразный на любой, даже самый взыскательный вкус.

А в съестных рядах торговали масленники и мясники, хлебники с калашниками и квасниками, рыбные ловцы и сусленики, порожники, блинники и огородники. От обилия еды кружилась голова. Одного только костромского сала за год съедали больше тысячи пудов, а уж коровьего масла и не считал никто.

Мшанский торжок на неделе седмицы шумел и голосил на все лады. Толпа праздношатающейся публики с утра заполонила все торговые ряды не столько для того, чтобы купить что-то для семейной нужды, сколько для того, чтобы встретиться с друзьями, узнать последние новости, посплетничать. На других посмотреть да себя показать. Мужчины и женщины в красивых, праздничных одеждах степенно прохаживались среди торгового изобилия, неспешно примеряли на себя, трогали, мяли в руках, пробовали на зуб и со знанием дела торговались до хрипоты за вещь, которую завтра, возможно, уберут в сундук и не вспомнят больше никогда.

Над торговыми рядами неслась задорная музыка, заставлявшая людей невольно приплясывать на месте. Вездесущие и всезнающие дети первыми сообразили, что случилось, и, шустро пробравшись сквозь толпу взрослых, понеслись на торговую площадь с криками:

– Скоморохи! Скоморохи пришли…

А на площади музыканты в забавных одеждах били в бубны, дудели в рожки, играли на гудках и давили меха козлиных волынок. Отчаянно, по-ухарски отплясывали они и пели глумливо-потешные частушки довольно откровенного содержания, завлекая народ к себе. Народ охотно собирался вокруг, образуя большой живой круг, тягучий подвижный и меняющийся, как Волга, несущая свои воды мимо этого, несмотря на свое языческое имя, хранимого Богом и обласканного царями города.

Скоморошья артель Чоботка разбрелась по площади, развлекая толпу с восторгом им внимающую. Здесь у каждого были свое место и своя забава. В одном конце, прямо напротив церкви Василия Кесарийского, косматый скоморох, больше похожий на лешего, водил на сыромятных ремешках сразу двух молодых медведей. Косолапые артисты, окруженные плотной толпой шумной детворы, с явным удовольствием выполняли для юных зрителей ряд несложных движений, показывая, как баба платок завязывала, как мужик портки надевал да как зятя теща угощала. Эти незатейливые подражания вызывали особое веселье среди ярмарочной публики.

Рядом здоровяк в потешном колпаке с бубенчиками беззаботно крутил в руках ствол дерева, только что с трудом принесенный четырьмя взрослыми мужиками. Тут же валялась чугунная гиря весом в полберковца, которой он по желанию мог окрестить любого любопытствующего. Около этого красавца толпились в основном молодухи и девицы на выданье, не отводящие от него своих томных взглядов с паволокой.

На другом конце большого круга гуртовались в основном молодые парни и взрослые мужики. Там артельный механоша Данила, скинув на землю свой армячок, предлагал всем желающим развлечься с ним по-взрослому «сцеплялкой-совалкой». Всем тем, кто сможет хотя бы повалить его на землю, он обещал выдать серебряный ефимок. Желающих нашлось много. Но, кроме разбитых носов, подбитых глаз и отбитых окороков, никому не удавалось даже толком прикоснуться к неуловимому бойцу. Нападали по одному и скопом, но, двигаясь с кошачьей грацией, Данила делал с ними все, что хотел, вызывая у поверженных противников чувство жгучего стыда пополам с боязливым уважением. Со стороны было очевидно, что серебряному ефимку механоши сегодня вряд ли суждено было поменять мошну.

Под нежные звуки флейты и домры «факиры» показывали фокусы, гимнасты, рискуя свернуть себе шею, ходили по канатам, крутили колесо и прыгали через голову на высоких ходулях, заставляя людей охать и ахать от ужаса и восхищения. А по рядам сами по себе ходили дрессированные медведи и собирали со зрителей деньги в большие бубны.

Неожиданно народ на площади стал суетиться, оглядываться назад и низко кланяться в землю. Никто сразу не заметил, как со стороны Ипатьевского монастыря по Мшанской к торжищу подъехал возок царя в сопровождении полусотни сокольников и пеших стрельцов. Представление было прервано. Но царь, вдоволь посмеявшись над медведем с подносом, которого стрельцы пытались отогнать от возка бердышами, быстрым шагом сошел на землю и махнул рукой, предлагая скоморохам продолжить веселье. На площадке соборной церкви Федора Стратилата царские слуги быстро создали нечто вроде невысокой кафедры. Водрузили на нее походное кресло и разостлали ковровую дорожку, вдоль которой поставили лавки для дюжины вельмож из сопровождения государя.