Анатолий Леонов - Оживший покойник

– Ну, скоморохи, чем порадуете? – спросил Михаил, садясь в кресло.

Из группы скоморохов, собравшихся вместе, вышел Чоботок и с поклоном ответил:

– Не обессудь, государь. Люди мы простые и представления наши для народа подлого звания, придворным тонкостям не обученного. Как бы не оскорбили слух твой шутки наши незатейливые?

– Продолжайте, – небрежно отмахнулся царь. – Если народу весело, значит, и нам по нраву будет. А кому не угодите, те могут и не смотреть.

– Твое слово, государь!

Чоботок с поклоном отступил в сторону, уступая место скомороху в остроносых красных чунях и широких полосатых портках, выше которых он был закрыт черной матерчатой ширмой, расширяющейся кверху, в виде воронки. Неожиданно из-за ширмы выскочило тряпочное создание, вызвавшее бурю восторга у всех присутствующих, особенно у детей и молодого царя, обожавшего всякого рода вертепы и балаганы. Главное, чтобы было смешно и немножко грустно, но грустно так, чтобы не очень расстраиваться. А кто мог такое сотворить, как не Петрушка? Носатый, драчливый, озорной и крикливый балагур. Один его хрипло-писклявый голос заставил царя смеяться и хлопать в ладоши вместе с простым народом, собравшимся на площади, раньше, чем на сцене началось хоть какое-то действие. Чопорные бояре, наблюдая за весельем царя, проявляли при этом больше сдержанности в отношении «пошлой» забавы, но сказать что-либо вопреки желанию государя желающих как-то не нашлось. Скоморох за ширмой между тем, посмешив народ шутками-прибаутками, начал свое представление. На сцене разыгрывалась самая настоящая трагедия, остро переживаемая благодарными зрителями, не избалованными шекспировскими страстями от бродячих лицедеев, на большую часть которых по ночам смотреть – испугаешься. А глядели они во все глаза, открыв удивленно рты, как в невесту Петрухи, раскрасавицу Варюшку, влюбился злой лекарь. И так она ему глянулась да на сердце упала, что решил он отравить своего соперника, а после сего лиходейства попытался овладеть несчастной Варюшкой. Народ, глядя на то, что происходило на сцене, глухо роптал и охал, сопереживая кукольным героям, а иные из особо остро переживающих несправедливость огольцов сопливого возраста даже приготовили свои рогатки. Но, слава богу, в самый последний момент на помощь девушке пришел неунывающий Петрушка, который только притворялся мертвым. Вдвоем они победили злодея, а Петруха для вящей убедительности торжества добра над злом отрубил саблей голову супостату.

Окончившееся представление вызвало бурную радость и смех у зрителей. Кто-то даже запустил в небо свои шапки, часть из которых к хозяевам так и не вернулась перехваченная по пути назад чьими-то шаловливыми руками. Доволен был и царь. И даже бояре, несмотря на свою чопорность и чванство, заметно расслабились и благодушно улыбались. Одному Борису Салтыкову представление совершенно не понравилось, свое неудовольствие он и высказал, неприязненно глядя на скомороха, спрятанного за черной ширмой.

– Государь, не след тебе смотреть эти варварские представления!

– Почему, боярин? – искренне удивился Михаил. – Аль узрел что обидное для себя?

– Бесовщина все это! Лицедейство греховно и наказуемо должно быть! – потупив глаза, пробубнил Салтыков насупленно.

Но царь не оценил нравственные порывы своего родственника и, нахмурившись, ответил:

– А мне нравится! Эй, – приказал он слугам, – позвать сюда петрушечника.

Слуги живо подбежали к скомороху, приглашая его к трону. Тот не дал уговаривать себя дважды и, сложив на землю ширму и кукол, без всякой робости, точно делал это уже бессчетное количество раз, налегке направился к царю. Под пристальными взглядами четырех рынд в черных кафтанах, при его приближении только крепче сжавших свои секиры, скоморох встал напротив государя и отвесил ему низкий поясной поклон. Михаил пристально поглядел на подошедшего человека, и глаза его расширились от удивления.

– Образцов? Григорий Федорович, ты ли это? – с сомнением в голосе произнес царь. – Никак не ожидал увидеть тебя в таком обличье.

– По-другому к тебе государь никак не подобраться было, – ответил отец Феона, улыбаясь одними губами. Глаза при этом оставались холодными и непроницаемыми. Царь с сомнением посмотрел на него.

– А было зачем пробираться, Григорий Федорович?

– Было, государь! – утвердительно мотнул головой Феона и жестко добавил, медленно проговаривая каждое слово, чтобы каждый подле государя мог его услышать. – Ты знаешь, я попусту языком молоть не умею! Слово у меня и дело на боярина Бориса Салтыкова, на том крепко стоять буду, до смерти!

Заявление Образцова, которого за давностью лет многие из присутствующих бояр уже и подзабыть успели, вызвало гулкий ропот и недоуменные возгласы. Да и форма «челобитной», которой воспользовался бывший главный судья и руководитель Земского приказа, никак не согласовывалась с давно установленным правилом подобных обращений. Впрочем, нарушение правил было при дворе таким же правилом, как и сами правила, и отец Феона это прекрасно знал. Между тем царь Михаил, переводя недоуменный взгляд с Феоны на Салтыкова, воскликнул, откидываясь на спинку кресла:

– Так! По какому делу слово твое, Григорий Федорович? Не томи, в чем обвиняешь ты боярина?

– В том, государь, – решительно и жестко произнес Феона, – что боярин, войдя в преступный сговор с иноземным лазутчиком и предателем Маржаретом, коего держал подле себя под именем Никитки Рындина, решил извести твоего спальника, стольника Глеба Морозова. Чему, государь, я стал невольным свидетелем!

– Серьезное обвинение! – холодно произнес Михаил, глядя на Салтыкова. – Чем ответишь, Борис Михайлович?

Борис Салтыков, злобно сверкая глазами, буквально взвыл, рыча и плюясь словами в сторону отца Феоны:

– Государь, все это подлый поклеп врагов твоих. Беглый инок Феона злоумышлял на тебя в пользу малолетнего Тимофея, внука царя Василия, о чем я и собирался доложить тебе по завершении следствия.

– Это правда? – хмуро спросил царь, прикусив нижнюю губу. Вопросы, связанные с многочисленными самозванцами, а также настоящими и придуманными заговорами возможных претендентов на Московский стол, всегда были для Михаила Романова самыми болезненными.

– У меня есть признания его подручных, государь, – охотно закивал головой Салтыков, суетливо потирая влажные от первого испуга ладони. – И хочу напомнить, – добавил он, подозрительно щурясь, – что оный чернец у царя Василия Земским приказом руководил, а при твоем правлении в монастырь подался.

Царь пристально посмотрел на Феону.

– Григорий Федорович, чем ответишь?