Юлия Нелидова - Тайна стеклянного склепа

— Нет, не одно. — Она поднялась, облокотившись о ту часть странной кушетки, которая превратилась в подлокотник. — Энергия меняется, а душа, по учению теософов, остается неизменной. Вон даже мистеру Тесле не удалось ничего вспомнить. А все потому, что энергия его памяти успела после смерти слепиться с энергией вселенной, а потом отлепилась уже совсем иной по форме и составу. Если душа отделилась от тела и не обрела единения со всем сущим, значит, она не отделялась. Вот так получаются ходячие мертвяки. Смерть — не конец.

Я опустил голову, решив не вступать в дискуссию, — Зои вновь принялась изъясняться особыми, понятными только ей метафорами, которыми она обычно выказывала степень своей обиды и негодования на родителей.

Спустя некоторое время девушке наскучило дуться, она соскочила с чудо-кушетки, мгновенно обернувшейся гладким столом, и направилась к генератору.

— Рада представить вашему вниманию, господа, — воскликнула она, подражая манере главного редактора газеты «Таймс», — ЧГТ‐1985.

И стала без разбору дергать рычажки, заставив большой черный шкаф издать несколько тарахтящих звуков. Он загудел и затрясся.

— Да он исправен! — внезапно посерьезнев, проронила она.

И вернула все рычажки на место, отскочила на шаг, будто в страхе, что аппарат дернет ее разрядом тока.

Потом развернулась и бросилась к противоположной стене, которая была укрыта темными шторами. Она раздвинула их в стороны, обнажив белый квадрат синематографического экрана.

— Мы можем устроить просмотр синема! — радостно прокричала она. — Представляешь? Прямо здесь. Вот на этом самом месте.

Потом вернулась за темный шкаф и выкатила оттуда еще одну удивительную конструкцию, похожую на деревянную стремянку на колесиках высотой, доходящей Зои до плеча, на самом верху коей была привинчена прямоугольная коробка с дверцей и глазком посредине, на коробке еще одна — глухая и значительно меньше первой.

Это было первое мое знакомство с синематографом. Я много раз слышал это странное слово — синематограф. Но не представлял, что же оно могло значить. Я видел, как работает кинетоскоп Эдисона — точно такая же коробка с окуляром, при взгляде в который можно увидеть целую историю, выраженную в движущихся картинках. Но чтобы наблюдать, как люди скачут прямо на стене, — это, право, меня несколько озадачило. Как же они туда попадают?

Зои, сбивчиво объясняя, как работает аппарат синематографа, изобретенный братьями Люмьер десяток лет назад, открыла дверцу коробки и стала старательно вкладывать между причудливыми деталями длинную ленту, смотанную в объемный моток. Я следил за ее руками, мимо ушей проносился поток невообразимых слов, мол, некие кривошипы и пластины, закрепленные на оси, при вращении прогоняют пленку меж отверстиями и пазами, а когда окошку спереди соответствует фотографический снимок, оно открывается и на экране возникает изображение.

Наконец, она закрыла дверцу, подсоединила провода к генератору, сказав, что они заменяют ручной привод, и белый экран вспыхнул светом, идущим от проекционного фонаря. Я невольно отшагнул.

На экране появилась картинка зала, в котором мы с Зои и находились, несмотря на серо-белые тона, я узнал его по полкам и двум рядам причудливых кушеток-оригами. Окна были занавешены жалюзи, с потолков свисали люстры, расположенные в ряд по центру, на полках — целых и невредимых — книги, на кушетках копошились люди в белых бумажных сорочках и в облаке проводов. Все их тела были обсыпаны мелкими пластинами, от которых шли многочисленные нити проволоки.

Во власти неведомых сил я двинулся вперед, дошел до экрана и протянул к нему руку — на рукав мой тотчас же легли черно-белые тени. Я сначала отдернул руку, потом вновь ее поднял.

— Как это возможно? — проронил я.

Зои рассмеялась.

Изображение зала на стене стало перемещаться влево, скользнуло по боковой стене, по перилам убегающей вниз лестницы, и я почувствовал, что моя голова кружится, все вокруг кружится. Я не заметил, как оказался на полу: присел и стал крепко прижимать ладони к паркету в страхе, что он от меня ускользнет, а глаз не отрывал от движущихся теней. Передо мной продолжали мельтешить люди — беззвучные фигуры, — то, как оказалось, появились облаченные в белые халаты медицинские работники, они вились вокруг больных, двигаясь неестественно быстро, снимали показания, что-то записывали. В одном из них я узнал месье Иноземцева — с седыми взъерошенными волосами, с бородой и в привычных очках, он что-то торопливо отстраивал на своем аппарате. Рядом стоял Давид, держа тетрадь в руках, затянутых в перчатки, заносил показания — карандаш носился по строчкам, точно бешеный танец вытанцовывал. Вдруг доктор обернулся прямо к нам, протянул руку, будто заслоняясь от яркого света, лицо его исказилось негодованием, он собирался что-то сказать, открыл было рот, но картинка резко исчезла, экран опять стал белым.

— «Зои, кто позволил? Убери камеру», — нарочито пробасила Зои, подражая месье Иноземцеву, а потом со вздохом добавила: — Три минуты, длиннее синема не бывает.

Некоторое время я пребывал в состоянии прострации. Я понимал, что глазам верить нельзя, что изображение на стене — всего лишь иллюзия, такая же иллюзия, какую я наблюдал на первом виденном представлении Зои: цветение деревьев, фонтан.

Меня тянуло к экрану, мне казалось, за белой простыней спрятано окно, в котором сейчас и происходило все это действие, столь ярко напоминавшее мои представления о перекрестиях миров.

Какое-то время спустя я все же совладал с чувствами, разобрался в том, что видел, и поднялся с пола, на котором сидел, будто оглушенный.

— Что же теперь со всеми ними стало? — спросил я.

— С кем?

— Со всеми этими людьми, которые лежали на кушетках.

Зои улыбнулась.

— Да живы почти все и здоровы. Они сейчас на Лонг-Айленде. Одни занимаются оранжереей, другие подземной плантацией, третьи… О, да там есть чем заняться.

— И что же? Они все гении?

Зои опустила голову.

— Не скажу. Дала слово не говорить.

— Ведь эта зала специально оборудована, чтобы пациенты, находясь под воздействием тока, при этом читали книги, смотрели движущиеся картинки и прослушивали звуковые дорожки из эбонитовых пластин граммофонов? А потом, как Давид, стали гигантами мысли. Месье Иноземцев простых работников себе на плантацию не хотел брать? Ему были нужны непременно гении?

— На то ты и тибетский оракул, чтобы все знать, — отозвалась Зои, вставая. Она ушла куда-то, потом вернулась с охапкой пленок.

— Давай лучше посмотрим что-нибудь из самого модного, — предложила она, роняя шуршащую охапку под ножки аппарата синематографа. — Вот, к примеру, «Ужасная ночь» Жоржа Мельеса. Любите Жоржа Мельеса? Или, нет, «Путешествие на Луну». О, нет, я совсем забыла про «Замок Дьявола». Это самая эффектная пленка. Ты должен ее увидеть!